– Ну, молодец, коли так! Вот что, Васютка, хватит тебе в развалинах ночевать. Давай переходи ко мне на жительство. Ты, я вижу, немцев не любишь, я тоже их не обожаю, вот и будем с тобой вдвоем действовать. А там, гляди, еще подберутся надежные люди – один, второй, третий… Только помни условие: молчать надо. Ты как – молчать умеешь?

– Умею, – ответил Васютка.

– Ты должен молчать. В полицию попадешь, к немцам – все равно молчи. Ты не мне это обещаешь, ты ему обещаешь, летчику, который здесь похоронен. Ты ему поклянись!

В этот ясный, солнечный день на кладбище, у могилы неизвестного черноморского летчика, зародилась в Т. боевая подпольная советская организация. Товарищ Алексей и Васютка были ее основоположниками. Через несколько дней Васютка указал своему названому отцу еще троих надежных людей – пожилого врача, продавщицу из аптеки и однорукого инвалида, торговавшего на базаре махоркой. Все эти люди в разное время тайком приходили к могиле неизвестного летчика, и мальчик их заприметил. Тогда, между прочим, и выяснилось, что автором стихов, так красиво написанных на фанерной дощечке, был инвалид, потерявший руку в боях с немцами еще в восемнадцатом году.

Все новые и новые люди шли на кладбище с цветами, с черно-красными лентами траура, с простыми и трогательными стихами, посвященными памяти героя. Неукротимое раскаленное сердце неизвестного черноморского летчика продолжало излучать сквозь могильную землю свой благородный огонь, зажигая людей священным гневом, безграничной доблестью и жаждой подвига во имя Родины. Посещали эту могилу учителя, служащие, рабочие, подростки, домохозяйки – словом, простые, скромные люди, никогда в жизни своей не помышлявшие о великой борьбе, об опасных и кровавых битвах. Отсюда же, с кладбища, многие уходили суровыми бойцами, настоящими гражданами, сынами Родины, услышавшими ее призывный голос в роковой грозный час.

Подпольная боевая советская организация росла. Неизвестный черноморский летчик был ее знаменем, его могила – святыней, буквы «Н. Л.» – условным знаком, лозунгом и паролем. И уже по ночам в затемненных квартирах включались радиоприемники: патриоты слушали Москву. Стрекотали по ночам в отдаленных кварталах машинки: патриоты перепечатывали и размножали сводки Совинформбюро. Выводились из строя паровозы, вагоны, автомашины, рушились подорванные аммоналом железнодорожные и шоссейные мосты… «Н. Л.» – неизвестный летчик! Он воевал всюду: в порту, на железной дороге, в школах, в больницах и на заводах. Неуловимый, невидимый, он имел сотни глаз, сотни ушей, сотни рук. На станцию прибывали немецкие военные эшелоны. Скромная, незаметная телеграфистка сообщала об этом товарищу Алексею. В тот же день лучший связист организации – Васютка отправлялся на противоположную сторону залива, к нашим. Боевое донесение он предварительно заучивал наизусть. Зимой Васютка переползал залив по льду в маскировочном халате, летом переплывал на автомобильной камере. Случилось однажды, что камера вдруг спустила, а до берега, занятого нашими, оставалось еще километра полтора. Пока хватало сил, Васютка шел вплавь, потом начал тонуть. Ночь темная-темная, кругом – пустыня холодной осенней воды, кого позовешь на помощь, кто откликнется? Васютка вспомнил своего друга и покровителя, неизвестного летчика, и показалось ему, что в ответ на его призыв там, на кладбище, в сырой могиле, вдруг зарокотало, загудело сердце героя. Этот рокочущий гул близился, усиливался, и Васютка, слыша его, не поддавался смерти, снова и снова выныривал на поверхность и все кричал, кричал, захлебываясь, в черную глухую темноту. И когда последние силы уже окончательно покинули мальчика и вместо крика из его горла вырвался только слабый писк, чьи-то сильные руки подхватили Васютку и подняли над водой.

То был наш дозорный катер. Неизвестный черноморский летчик прислал на помощь Васютке своих друзей – моряков. Донесение было доставлено по назначению, через два часа эскадрилья пикировщиков пошла на бомбежку станции…

Прохор Матвеевич закончил свое повествование. Как раз подошел грузовик – мы расстались. На следующий день я был в Т. Здесь я узнал, что все рассказанное мне старым боцманом о боевой подпольной организации правда, что товарища Алексея в городе нет: он уехал работать в область и увез с собой Васютку. Некоторых участников организации я все-таки разыскал, и они показали мне могилу неизвестного летчика.

Она была точно такой, как описывал Прохор Матвеевич: холмик, на нем – пятиконечная звезда, а ниже, вокруг основания, – красивая кайма из белых камешков. На могиле лежали цветы, иные полуувядшие, иные совсем еще свежие, положенные, по-видимому, только сегодня.

Вечерело, над морем широко, вполнеба, разгорался пышный багряный закат, окрашивая своим пламенным золотом облака, воду, листву, покосившиеся кресты и каменные потемневшие надгробья. Так мирно и тихо было вокруг, что я невольно подумал о неизвестном летчике: «Наконец-то он успокоился…» В это время издалека донесся зычный голос репродуктора. Местное радио сообщало о взятии Мелитополя. «Мелитополь взят! Мелитополь взят!» – два раза повторил диктор, и в короткой паузе, наступившей потом, мне вдруг послышался слабый, но явственный гул, идущий как будто из-под земли.

Это мне, конечно, просто-напросто показалось. А может быть, и вправду, в ответ репродуктору вместе с миллионами живых сердец дрогнуло, забилось и радостно зарокотало похороненное здесь неукротимое, раскаленное сердце неизвестного летчика?..

Аленушка

– Аленушка, сестрица моя!

Выплынь, выплынь на бережок…

– Иванушка, братец!

Тяжел камень ко дну тянет…

Русская сказка

В этом рассказе речь пойдет о верности и о большой любви, это будет рассказ об одной русской девушке из Феодосии.

Девушку из Феодосии звали Елена, но сама она больше любила простое имя – Аленушка. Она с детства привыкла к этому имени и окончательно закрепила его за собой, прочитав однажды грустную сказку о несчастной сестрице Аленушке и о братце Иванушке. В книжке была и картинка: сидит Аленушка одна-одинешенька во глухом лесу у темной глубокой воды, о чем-то думает, и на сердце у нее камень. Девочка не могла без слез видеть эту картинку, а мальчишки в школе дразнили: «Вот и тебе так же придется сидеть у моря, когда подрастешь». Она всхлипывала, заранее оплакивая свою горькую судьбу.

Как золотой сон, минуло ее детство, и пришла юность – просторная, чистая, в солнечном свете, в морских зеленовато-прозрачных волнах. В девятнадцать лет Аленушка познала всю полноту молодого счастья. Она жила вдвоем с матерью, глуховатой старушкой, работала техником по ремонту моторов на рыбачьих баркасах. Все любили Аленушку, баловали, она веселилась, ходила на пляж купаться и загорать, по вечерам, после концерта или кино, допоздна гуляла со своим Степаном под яркими крупными звездами юга. Этот Степан, моряк с военного тральщика, показал себя в первую же минуту знакомства с ней очень сообразительным парнем, угадав без подсказки ее настоящее имя.

– Елена, – сказала она, протянув руку; он, засмеявшись, ответил: «Аленушка!» – и она улыбнулась ему с благодарностью.

Аленушка была очень красива спокойной русской степной красотой и, сознавая это, пренебрежительно относилась к назойливым ухаживаниям знакомых ребят, но Степан сумел зацепить ее за сердце. Он появился перед ней как-то неожиданно, вдруг, на морском берегу, словно сказочный королевич, вышедший из моря; каждое его слово было кстати, каждое движение – в лад, вся повадка была у него ясная, веселая, легкая. И потом Аленушке никогда не было с ним скучно, и ни разу он не заставил Аленушку насторожиться, заботливо оберегая чистоту ее молодой любви. В благодарность за это она платила ему безграничным доверием, таким доверием, что иногда считала его способным понимать не только ее слова, но и самые мысли, даже не мысли, а таинственную музыку ее души. Однажды лунной ночью сидели они вдвоем на берегу, на старом камне – голубое кружево пены подкатывало к самым ногам и, влажно шипя, таяло на темном песке.