Как выяснилось, белогвардейцы появились в станице буквально в час нашего отхода - видимо, были хорошо осведомлены, поэтому въехали в Малодельскую без промедления. Их было девять человек - двое раздорских, один из хутора Орловского и еще один из Сухого; остальных старики не опознали. Назвались они представителями свободного Войска Донского - звучало это, конечно, лучше, чем, например, самсоновцы, повстанцы или деникинцы. Прибыли они в станицу якобы предупредить, что, пока будет назначен станичный атаман, все должны сохранять порядок, но главное - если в станице появится кто-либо из красных или кто-нибудь из местных будет вести большевистскую агитацию, необходимо немедленно сообщать в Михайловку. За помощь красным, сочувствие им или иные действия против свободного Войска Донского любого ожидает виселица или расстрел. Особенно это относилось к малодельцам, сергиевцам, березовцам, которые по заявлению беляков прославились своим сочувствием большевикам.

Пожалуй, самым главным для нас явились сведения о том, что вслед за Михайловкой части деникинской армии взяли Филоновскую и подошли уже к Урюпинску и Поворино. Они совпадали с уже имевшимися у нас данными и подтверждали, что основные направления движения белой армии прошли мимо наших станиц, а это, в свою очередь, давало основание предполагать, что едва ли нас будут преследовать по пятам регулярные части деникинцев, не предвиделось и наличия в округе крупных сил самсоновских повстанцев. [68]

Впоследствии я поинтересовался, почему же Гребенников не начал атаки тотчас после взрыва гранаты, как было условлено. Оказалось, все перепутали якобы мы, сами исполнители сигнала. Григорий Иванович убеждал, что по его указанию атака должна была начаться после броска второй гранаты. Совершенно случайно оно так и получилось, но… взрыв гранаты произошел уже в самой станице и совсем по другому поводу. И случилось все так, как якобы было задумано. Второй взрыв уж наверняка привлек бы к нам внимание белогвардцейцев, и победа могла достаться малодельцам не такой простой ценой.

Итак, мы снова уходили из ставшей мне родной станицы. На этот раз я оставлял ее уже на очень долгое время. Снова я побываю в Малодельской только через 23 года, в лихую годину Сталинградской битвы…

До Березовской я ехал рядом с Гребенниковым во главе отряда. Все считали меня именинником, поэтому Гребенников сам указал мне это место в строю. Подумать только: верхом, да еще во главе казачьего отряда! Быть впереди отряда было для меня большой честью, но вместе с тем я чувствовал себя довольно напряженно. Может быть, в это время никто и не обращал на меня внимания, но мне казалось, что десятки казачьих глаз смотрели только на меня и критически оценивали и мою посадку в седле, и умение ездить на боевом коне, особенно когда наступал черед езды на рысях.

Тот, кто когда-либо ездил верхом, знает, как тяжело и утомительно отрабатывать посадку в седле. Я изо всех сил старался не ударить в грязь лицом и держался по всем положенным правилам. Мне казалось, что сам Гребенников, видя, как я стараюсь и устаю держаться, стоя на стременах, нарочно удлинял сроки езды на рысях. Я не раз подумал, насколько все-таки было легче одному скакать галопом по станице - пусть даже навстречу врагу, нежели теперь выдерживать испытание на бывалого кавалериста.

Пока мы добирались до Березовской, я не только сдавал экзамен по верховой езде - предмету гордости дяди Леши, - но осваивал на ходу и другую науку. Начиная с первой команды - на построение, - поданной Гребенниковым у ревкома, я всю дорогу повторял про себя и другие его команды, которые он отдавал отряду по тому или иному случаю - страстно хотелось научиться командному языку. [69]

В Березовскую мы въехали уже вечером. Нас ждали с нетерпением и свои, малодельцы, и березовцы. Из-за нашей чрезмерной задержки в станице распространился слух, что наш отряд напоролся на сильную засаду деникинцев, которые, заманив нас в Малодельскую, всех до одного уничтожили. Согласно этой версии, взятого в плен Гребенникова повесили на крыльце ревкома, а меня зарубили у церкви, куда я якобы кинулся, чтобы там скрыться.

Опасаясь налета деникинцев на Березовскую, решили выставить на ее окраине довольно сильное охранение, наготове была и усиленная разведывательная группа, которой вот-вот предстояло направиться в сторону Малодельской. Если б не посланный Гребенниковым вперед специальный нарочный, не исключено, что выставленное на окраине охранение, подпустив поближе, угостило бы нас градом пуль.

Станица Березовская оказалась буквально запруженной людьми, подводами и оседланными лошадями. Откуда взялось столько! Помимо малодельцев и березовцев здесь находилось много людей из приписанных хуторов. Только здесь я и увидел, как много собирается нас, красных, и какую силу мы можем представлять для противника во время похода по его тылам.

А время в Березовской не теряли даром. К нашему приезду была уже закончена вся организационная работа по формированию части. Малодельцы в этом отряде представляли малодельскую сотню. Наш объединенный боевой отряд, получив название Первого отряда Северного Дона, пробиваясь в сторону Балашова, должен был на каком-то рубеже соединиться с частями отступающей Красной Армии. Все казаки отряда высказали решимость в случае невозможности соединения с Красной Армией перейти к партизанским действиям в тылу врага. Многие из них уже имели опыт таких действий на Дону в восемнадцатом году, находясь в отрядах Миронова, Сиверса, Киквидзе.

В формировании нашего объединенного отряда большую активность проявил председатель Березовского станичного ревкома коммунист Лавягин, который и должен был возглавить наш поход. Судьба этого замечательного человека, как мне известно из рассказов, сложилась трагически.

Выяснив обстановку в Малодельской и будучи уверенным, что непосредственной угрозы нападения на Березовскую [70] в ближайшие несколько часов не предвидится, Лавягин решил перед походом съездить в соседний хутор - попрощаться с матерью и родственниками. Однако он не вернулся ни вечером, ни на следующее утро. Кто-то даже пустил слух о его измене.

Только на третий день, уже в пути, мы узнали, что случилось с Лавягиным. В доме матери его связали собственные родственники и на следующий день после нашего ухода из Березовской привезли в станицу. Вместе с занявшими ее белобандитами они учинили над казаком-коммунистом жестокую расправу: Лавягин был повешен у ревкома. Это известие буквально потрясло всех - первая наша, причем ничем не оправданная потеря. Всем отступающим стало еще более ясно, что возврата к старому нет, что только победа и полный разгром белогвардейцев вернут казакам мирную трудовую жизнь.

Рано утром 22 июня мы оставили Березовскую. Предстояло пробиваться к Елани, в Саратовскую губернию, на соединение с частями Красной Армии, - трудный, полный неожиданностей путь.

Я снова ехал впереди, но теперь уже впереди всего объединенного отряда красных станиц - Первого отряда Северного Дона, состоявшего после присоединения сергиевцев пока из трех, а после Даниловки - из четырех казачьих сотен. Это уже была сила!

Собрание командиров сотен, на которое пригласили и актив старейших казаков, по предложению Гребенникова избрало меня политическим руководителем отряда, В представлении казаков название политрук звучало лучше, чем комиссар.

На этом собрании, где утверждались и некоторые командиры, когда встал вопрос обо мне, один из стариков неожиданно спросил:

- Мало что храбрый, мало что хорош и как свой вроде, а вот накосить травы своему коню сможет?

- Сможет, - смело заявил Гребенников и предупредил меня: - Так что, Николай, не подведи. У нас, казаков, чтобы быть своим и пользоваться настоящим авторитетом, такое может оказаться важным делом. Если не умеешь - подучись, а потом при случае на виду у всех покажи свою хватку.

К счастью, к этому времени я уже умел и косить, и жать. Пригодились наши комсомольские выезды из Владимира на помощь деревне в восемнадцатом году. Совет Гребенникова я все же исполнил и, видимо, не напрасно. [71]