Залезть на нее мне никак не удавалось. Руки скользили по лошадиной гладкой шее, и при каждой попытке я падал на землю. От обиды заплакал, и тогда, будто почувствовав мое бессилие, лошадь подогнула передние ноги. Это было действительно чудо!

К лошадям у меня была особая любовь с детства. Когда приглашали в ночное пасти лошадей, я считал себя счастливым. Как-то в 1933 году я привел домой колхозную лошадь. Время тогда было голодное. Многие брошенные лошади бродили по лугам нашего поселка. Конечно, получил взбучку от отца, а лошадь отвели на [66] луга. Детская обида прошла, но любовь к этим умным животным я сохранил навсегда.

И вот «ответная любовь». Буланка, так я окрестил свою спасительницу, доставила меня в деревню Жашно Киевской области. Гитлеровцев здесь еще не было. Их мотомехчасти прошли вперед стороной. Меня приютила добрая крестьянка: перевязала раны, накормила, укрыла в сарае. Двое суток отлеживался на мягком, ароматном сене. Силы стали восстанавливаться.

На третьи сутки рано утром меня разбудил мальчишеский голос:

- Дядя, вставайте. Немцы нашли ваш парашют. Ищут летчика. Вчера вечером были в соседней деревне.

Это был сынишка хозяйки. Быстро собрался. Сердобольная женщина принесла хлеба. Поблагодарив ее, опираясь на посох, тронулся в путь, держа курс на восток.

Шел в стороне от больших дорог. В деревни заходить боялся, услышав однажды около одной из них немецкую речь. Измотался страшно. Хлеб доел, питался ягодами. Не раз вспоминал добрым словом свое давнее увлечение спортом и физподготовку в летной школе - организм мой был закален основательно. А боязнь попасть в плен заставляла отдыхать настороженно, с пистолетом в руке. Слева и впереди иногда слышал стрельбу.

К вечеру третьего дня, когда солнце покатилось к горизонту, вышел на лесную тропинку, которая привела меня к завалу из деревьев. За ним мелькнула лента небольшой речушки. Мне так хотелось пить, что я довольно быстро обогнул завал и у разобранного моста припал к холодной струящейся воде.

- Встать! Кто такой? - раздался грозный окрик.

На противоположном берегу речки стояли два бойца в касках с такими родными красными звездочками. [67]

Трудно описать мою радость от этой встречи. Ведь здесь могли оказаться и гитлеровцы. С пятого на десятое сбивчиво рассказал я красноармейцам свою «одиссею». Один из них спросил:

- Как же ты, друг, прошел вокруг завала? Там же все заминировано.

И тут нервы мои не выдержали - мне стало плохо… Через несколько дней, одетый в красноармейское обмундирование, я прибыл в свой полк.

- Медведев! Живой! - воскликнул Гейбо. - А я и не верил в твою гибель, думал, ты в госпиталь попал.

И столько тепла было в голосе командира полка, так лучились его глаза, что я еще раз убедился в силе нашего летного братства.

Снова начал летать. Эскадрилья сопровождала наших штурмовиков. В одном из боев опять попал в сильный переплет. Было это в середине августа в районе Чернигова. Мы тоже участвовали в штурмовке наземных войск врага. На втором заходе пуля попала в масляный бак моей «Чайки». Давление манометра масла катастрофически упало. Развернувшись, повел самолет через линию фронта. И тут уже над территорией, занятой нашими войсками, «Чайку» при снижении нагнали два «мессершмитта».

Честный бой на высоте фашистские летчики не приняли, а напали на поврежденный самолет, как стервятники на раненую птицу. Огненные трассы прошили «Чайку». Осколки разбитого лобового стекла поранили лицо. Кровь заливала глаза. Я сорвал очки. Высоты почти нет. Единственное решение - садиться с убранным шасси… «Чайка» прогрохотала немного по полю и, упершись в бугор, перевернулась. Меня оторвало от сиденья и выбросило из кабины.

Уже откатившись в кусты, увидел, как «мессеры» расстреливают с пикирования перевернутую «Чайку»… [68]

И тут приходит возмездие. Фашистские летчики, неумело совершив маневр, сталкиваются друг с другом.

К сентябрю в полку осталось 7 самолетов. Летчики и технический состав стали готовиться для передислокации в тыл. Нам предстояло получить и освоить новые истребители МиГ-3.

Многие соединения Юго-Западного фронта к этому времени были окружены. К середине сентября положение стало катастрофическим. Вскоре пал Киев.

Транспортными самолетами нас вывезти не смогли, и мы, летчики и техники, на одной из железнодорожных станций присоединились к пехотинцам и артиллеристам. Пробивались из окружения с боями.

Как все- таки разнится поведение летчика в воздушном и наземном бою! В воздухе по тебе стреляют и с земли и с самолета врага, а ты принимаешь все это как должное. А на земле? Помню, просвистел снаряд -пригнулся. Красноармейцы смеются: «Это не наш». Все непривычно, но мы учились сноровке у пехотинцев. Пробиваясь сквозь боевые порядки врага, приходилось стрелять из личного оружия, бросать гранаты. Получалось.

А вот на сердце было тяжело. Обстановки в те дни мы по-настоящему не знали. Ползли разные нехорошие слухи, в том числе и о высшем командовании. Как приятно было спустя два десятилетия узнать истину о судьбе нашего командующего фронтом. В 1964 году в «Военно-историческом журнале» № 9 появилась статья «Правда о гибели генерала М. П. Кирпоноса». В ней на основе документов и показаний очевидцев рассказывалось о мужественном поведении командующего и о его гибели в бою в районе Шумейково, близ города Лоховицы. Вместе с генерал-полковником М. П. Кирпоносом погибли член Военного совета Юго-Западного фронта, секретарь ЦК КП(б) Украины М. А. Бурмистенко [69] и начальник штаба генерал-майор В. И. Тупиков.

Мы вышли из окружения в районе Большие Сорочинцы. Местом сбора личного состава полка был определен город Харьков. С «Чайками» мы распрощались (они послужили нам верой и правдой) и стали осваивать самолет МиГ-3. Этот истребитель, мощный на больших высотах, уступал «мессершмиттам» на средней высоте. В ноябре 1941 года мы уже свободно летали на «мигах». Но вместо фронта личный состав полка был направлен без самолетов в тыл под Горький.

В дороге и на тыловом аэродроме мы узнали многое о развернувшемся гигантском сражении за Москву. Были встречи накоротке с летчиками - участниками воздушных боев в небе Подмосковья. И там, как и у нас на Юго-Западном фронте, сказывалось преимущество врага в воздушных силах. Гитлеровские летчики нередко переоценивали свои возможности в бою. Иногда их асы действовали нахально. Но во многих случаях завидное мужество и мастерство наших летчиков брали верх.

Вспоминал, анализировал и я свои бои. На Халхин-Голе летчик-японец принял лобовую атаку, хотя и дрогнул в последние секунды. Летчики из герингского «Люфтваффе», как правило, не выдерживали лобовых атак.

Говоря о боевых буднях самого памятного и самого героического сорок первого года, хочется привести еще один пример умелых и смелых действий наших авиаторов. Было это в августе в небе над городом Нежином. Фашистские бомбардировщики в большом количестве тремя волнами под прикрытием «мессеров» шли бомбить город и железнодорожный узел. Шли, как на параде.

У советских авиаторов сил было меньше, но оповещение [70] пришло своевременно, и летчики полков (нашего и соседнего) поднялись на перехват. Наш верхний эшелон полностью захватил инициативу, сбил четыре «мессершмитта» и не допустил немецких истребителей к нашему нижнему эшелону. А тот уверенно атаковал бомбардировщики, и пять из них черным факелом врезались в землю. Яростные, решительные атаки наших летчиков принесли победу. Не дойдя до цели, фашисты прекратили налет.

За город Ленина

В первые дни нового, 1942 года наш полк перебросили на Волховский фронт. Предстояло принять участие в битве за Ленинград. Мы считали большой честью внести свой вклад в сражение за освобождение города - колыбели Великого Октября - от вражеской блокады. Летчики и техники полка слышали от своих командиров, читали в газетах о тяжелом положении Ленинграда, о мужестве его населения. Но слышать, читать и видеть - понятия все же разные. Только собственными глазами увидев эвакуированных женщин и детей из города Ленина, мы по-настоящему прочувствовали ленинградскую трагедию.