У самолета Зубова, севшего последним, собрались все, кто был на стоянке. Володя судорожно затягивался махорочным дымом, пальцы его дрожали, из-под шлемофона все еще скатывались капли холодного пота.

- Сбили Мамуту… - наконец прохрипел он и бессильно опустился на подставленный ящик. - «Эрликоны» разнесли хвост. Это я хорошо видел сверху. Почему он шел так низко и с обратным курсом?… Не могу понять.

Сквозь толпу протиснулся замполит Кисляк:

- Кто еще видел?

- Я… - к замполиту повернулся Вася Сычев, штурман четвертого экипажа, летавшего к переправе.

- Ну?

- Снаряды разорвались в хвосте. Видел, как полетели щепки, перкаль. Прожектора его здорово держали. Самолет начал пикировать и исчез внизу.

- Где упал? На нашей стороне или у немцев?

- Этого никто не видел. Там такое началось!…

- Товарищ майор, - к Кисляку протиснулся механик самолета Зубова, - в нашем самолете двенадцать пробоин. Одна - голову можно просунуть.

Зубов словно не слышал механика. В темноте не все видели, как по его щекам вместе с потом струились слезы горечи и отчаянья. Ему вспомнилось, как Мамута всего два часа назад, перед новогодним ужином, до блеска надраивал сапоги, а краснощекий Каратаев, сверкая глазами, нетерпеливо рвался к праздничному столу.

- Вот тебе и «святой» Мамута… - печально сказал кто-то из летчиков.

…Однако прощаться с Мамутой было еще рано. Белорусская земля приняла его израненную, почти неуправляемую [96] машину по-матерински бережно. И после посадки, на всякий случай простившись со своим штурманом, Мамута отправился на разведку в соседнюю деревню. Немцев там не оказалось - ушли. Так что спустя час он вернулся к штурману с провожатым.

- Знакомься, - сказал Каратаеву, - представитель советской власти товарищ Федор.

Перед штурманом стоял десятилетний мальчуган. Он с достоинством пожал руку Каратаеву, и тот счел нужным сразу же доложить:

- Я тут, товарищ Федор, полосу для взлета разведал. Кусты убрать - и взлетай. Место ровное…

- Со взлетом подождем, - сказал Мамута, взял из рук штурмана ракетницу и проверил заряд. - Пока что, братцы, я поздравляю вас с Новым, 1944 годом!…

Штурман посмотрел на часы:

- А ведь верно, Миша, пять минут первого.

- Желаю, - торжественно продолжал Мамута, - всем нам скорой победы. Ура!… - Он вскинул руку, и белая ракета с шипением взвилась вверх. Ее пульсирующий свет упал на лес, поле, затерянную в снегах белорусскую деревушку. А совсем рядом, где-то за лесом, слитным гулом продолжала перекатываться артиллерийская стрельба…

* * *

В Белоруссии, под Жлобином, мы расстались со своими верными «кукурузниками» и прибыли на аэродром Туношное, неподалеку от Ярославля, переучиваться на самолет А-20Ж «Бостон». Это был новый американский бомбардировщик. По тем временам он представлялся нам вершиной военно-технической мысли, и действительно, машина обладала мощной энергетической установкой, высокой скоростью и потолком, поднимала на борт более двух тысяч килограммов бомб, имела сильное оборонительное стрелковое оружие и современное навигационное оборудование.

В самолете мы увидели много нового, интересного, необычного. Он, например, имел трехколесное шасси - конструктивное решение, поражавшее новизной. По поводу этого шутники острили: у штурмана, мол, налет теперь всегда больше, поскольку на разбеге носовое колесо отрывается от земли раньше, а при посадке опускается позже. В штурманской кабине был установлен автоматический радиокомпас - настоящее чудо техники и мечта штурмана! Радист получил мощную радиостанцию. Словом, было чему удивляться и хотелось [97] поскорее использовать эту новейшую технику в боевой обстановке.

Овладеть новой машиной в короткие сроки - задача сложная. По существу мы должны были окончить еще одно училище особого профиля. Но нас ждал фронт, война шла к завершению, и мы спешили. То, что полагалось изучить и опробовать в полете за год, мы осваивали за 4-5 месяцев. Представители Главного штаба ВВС, контролировавшие нашу учебу, разводили руками. Но факт оставался фактом: к 27-й годовщине Великого Октября, намного раньше установленного срока, полк закончил программу боевого применения и был готов к отправке на фронт.

Костяк полка остался прежним. Ушли лишь те, кому медики запретили летать на новом самолете по состоянию здоровья, а таких после Сталинграда, Курска и Белоруссии оказалось немало. Их место заняли люди, не имевшие боевого опыта. Однажды над аэродромом, когда весь полк был занят наземной подготовкой, показалась пара бомбардировщиков. «Кто бы это?» - недоумевали пилоты. А пара прошла по большому кругу, потом боевые машины поочередно выполнили заход и приземлились. Всем нам показалась странной невесть откуда появившаяся эта пара бомберов. А через час на общем построении наш новый командир полка М. Карпенко, черноволосый горячий человек с орденами на выгоревшей гимнастерке, указывая на выстроившихся перед нами ребят, держал не слишком умелую, но полную темперамента речь.

Мы с любопытством разглядывали шестерку пришельцев, не находя в ней ни бравого вида, ни сносной одежды, ни упитанности - черт, свойственных тыловым экипажам. Напротив, перед нами стояли пестро, бедно и вразнобой одетые парни, хмурые, с усталыми лицами. В стоптанных кирзачах, в башмаках с пехотными обмотками образца 1933 года, кто со шлемофоном в руках, а кто вообще без всякого головного убора - эти ребята, казалось, прибыли к нам не на первоклассном самолете, а на обозной телеге после месячного путешествия по бесконечным российским дорогам.

Оказалось, что они прибыли действительно издалека - с самого края земли русской, с Дальнего Востока. Да как прибыли! - на собственных самолетах, купив их за наличные. Это было поразительное сообщение. Оно мгновенно подняло шестерых ребят в наших глазах на неимоверную высоту. Каждый из нас уже тогда, стоя в строю, по достоинству оценил подвиг шестерки. [98]

- Вот они, наши теперешние замечательные друзья-однополчане! - выкрикнул Карпенко и зачитал по листку шесть фамилий: - Капитан Аверин, лейтенант Иванов, младший лейтенант Аликин, старшина Шабашов, техник-лейтенант Амосов и сержант Сергиенко.

Позже Лева Шабашов, с которым все мы подружились, рассказывал:

- Наша история характерна для многих дальневосточников. Взять, к примеру, меня. Участвовал в войне с финнами в составе 99-го отдельного легколыжного батальона. Как человека, хлебнувшего военного лиха, без звука приняли в Чкаловское военное авиационное училище штурманов. И тут первый удар: вместо фронта в сорок втором всех выпускников направили на Дальний Восток. Понятно, мы принялись за рапорта с просьбой отправить в действующую армию. Но не тут-то было. Желающих оказалась много. Тогда приехал к нам в гарнизон член Военного совета воздушной армии, поблагодарил за патриотизм и сказал: «Здесь тоже фронт. Японец у порога - только и ждет случая. Кто будет защищать Дальний Восток?…»

Потом Лева Шабашов рассказал, как им пришла в голову мысль купить собственный самолет. Из одной танковой части какой-то экипаж послал Сталину письмо с просьбой разрешить им приобрести на свои деньги танк и на нем отправиться на фронт. Говорили, что просьбу Сталин удовлетворил. Вот тут-то возникла мысль и у пилотов: не ведали они, что самолет не танк и стоит, как оказалось, больше ста тысяч рублей!

Но отступать было некуда. Начали копить деньги. Экономили на всем, продавали все что можно. Лева Шабашов стал завсегдатаем базара, за каждый рубль торговался, как бердичевский лавочник. Продавали белье, сапоги, гимнастерки, галифе, часы, бритвы, шинели. Удавалось - подрабатывали на стороне: один рисовал картинки, другой мастерил зажигалки, украшения для женщин… Так продолжалось больше года.

Наконец, сопровождаемый друзьями, старшина Шабашов прошествовал по городу с вещмешком за плечами к окошку госбанка и сдал в фонд обороны наличными 120 тысяч рублей. Здесь, у банка, шестерка авиаторов, больше похожих на заурядных оборванцев, дружно крикнули «ура» и крепко обнялись, словно братья.