Время от времени я окликал их по командной рации.

- «Двойка»! «Пятерка»! Как дела идут?

- О'кэй! - шутливо отзывались они.

По расчетам, наша цель, посадочная точка близ местечка Бугойно, должна была находиться в тридцати минутах полета от адриатического побережья. Мы уже пересекли горный хребет, высота которого достигала тысячи семисот метров. Мысль о возможности столкновения в воздухе ни на минуту не покидала нас троих. Шацкий и Сошнев, напрягая все свое внимание, вели самолеты по контурному очертанию моего корабля, едва различимого в густой облачной пене.

Наконец в разрыве между облаками мелькнули одна за другой горные вершины, слившиеся затем в сплошной барьер, густо поросший лесом. Обескураженный этим непредвиденным препятствием, я собрался было набирать дополнительную высоту, как вдруг между утесами возник провал широкой долины, блеснула нужная речушка. Мы опустились в эту долину и тотчас же увидели дым костров: партизаны указывали нам место посадки и направление ветра.

По командной радиостанции напомнил сопровождающим о нашей договоренности: истребители ждут меня в воздухе, а я сажусь, быстро разгружаюсь, и мы все вместе ложимся на обратный курс. Мы еще на базе решили, что истребители не будут приземляться - в условиях партизанских площадок каждая посадка сопряжена с известным риском, зачем его увеличивать?

Я развернулся, прошел над площадкой, знакомясь с ней, с посадочным знаком, потом опять развернулся в двух километрах от костров, выпустил шасси, затем щитки, потерял высоту, погасил скорость и нормально опустился - на три точки.

Тут началось непонятное. Самолет, зарываясь колесами [82] в землю, покатился, увязая во влажном грунте. Затем он клюнул носом и так резко поднял хвост, что я с трудом выровнял машину. Не пойму, в чем дело.

- Ты шасси-то выпустил? - спросил я бортмеханика.

- Как же не выпустил?

- Где же оно?

Борю редко покидало чувство юмора:

- Если будем разыскивать шасси, то весь самолет утопим в этом чертовом болоте!

И верно, машина наша уже не катилась и не стремилась встать на нос: тихо и безмятежно покоилась она на земле, упершись в нее плоскостями, в то время как нижняя часть фюзеляжа ушла в трясину, а лопасти воздушных винтов рассекали грязь.

Не со злым ли умыслом нас посадили в болото? Кроме того небольшого заболоченного клочка, где мы приземлились, кругом была относительно сухая почва!

К самолету со всех сторон сбегались загорелые вооруженные люди в поношенном солдатском обмундировании и в пилотках с красными звездами. Они шумно приветствовали нас. Однако мне некогда было отвечать на приветствия. По командной рации я связался с истребителями:

- «Двойка»! «Двойка»! Я десятый! Как слышно?

- Я - «двойка», слышу отлично, - тотчас отозвался Саша.

Истребителям прикрытия я предложил немедленно возвращаться на базу. Было совершенно очевидно, что прежний план отпадает: я выберусь отсюда не скоро, если вообще выберусь. Что же они, будут без конца надо мною кружиться, что ли? А горючее? А немцы?

Но моих упрямых товарищей не так-то легко было уломать, они предложили тотчас же сесть возле меня и помочь выпутаться из беды. Такое решение было бы безрассудным. Немецкий гарнизон находился в двадцати километрах… Пусть на крайний случай погибнет один транспортный самолет, который мы к тому времени разгрузим, зачем же еще вдобавок рисковать истребителями, которые на земле совершенно беспомощны! А пока они в воздухе - уйдут, отобьются!

Даю «двойке» последнее напутствие:

- Разгоняй машину, сделай горку, пробивай облака, курс на базу - двести тридцать градусов. Понял? [83]

Гляжу, «двойка» перешла в пикирование над долиной, взмыла ввысь и исчезла в облаках. Там, где-то над их непроницаемой пеленой, кружится «пятерка». Встретятся, договорятся, уйдут. Хорошо, если так! Но…

Я не без оснований беспокоился за «двойку»: не шутка пробиться сквозь толщу облаков. А вдруг какой-нибудь пилотажный прибор откажет? Тогда истребитель будет напоминать голубя, сброшенного с крыши с завязанными глазами. Такой голубь не расправляет крыльев в воздухе, а камнем падает вниз и разбивается…

Не успел я подумать о голубе, как «двойка», беспорядочно падая, вывалилась из облаков… В последующие секунды я, закусив губу, молча наблюдал за истребителем. Прибегать к командной радиостанции было бесполезно: в таких случаях не следует подсказывать пилоту, говорить «под руку». Если не растеряется, справится сам!

Только про себя я твердил: «Ну же, выводи, выводи, черт побери, что медлишь? Ведь сейчас земля, мокрое пятно от тебя останется!»

Саша сумел овладеть собой и машиной. Стремительное падение «двойки» прекратилось, самолет перешел в режим горизонтального полета.

- Саша, - сказал я, - ну и напугал же ты меня! Ничего, теперь крепись, разгоняй снова, увеличивай скорость, на выходе дай форсаж, и все будет в порядке. А над облачным колпаком тебя Ваня ждет. Счастливого пути!

Больше истребитель не появлялся. Значит, пробился.

Теперь пора подумать о собственном положении. Надо спасать груз и машину. С этими мыслями я спустился на вязкую землю и попал в горячие объятия бойцов НОАЮ и югославских партизан.

«Эх, раз - взяли…»

Отвечая на приветствия, я в то же время ломал голову над тем, как извлечь самолет из трясины, взлететь и вернуться на базу. Ночевать на партизанской точке я не собирался - мало ли что случится. Фашистские истребители могли обнаружить лежащий в болоте транспортный самолет. Могли и немецкие танки сюда прорваться. [84]

Партизаны укроются в горах. У них сборы коротки. А я куда спрячу машину?

Между тем она завязла основательно: точками опоры для нее теперь служили не шасси, а плоскости вместе с центропланом и фюзеляжем. Самолет лежал на мягком грунте как распластанный бесколесный планер. Колес и не видно было - их глубоко засосала трясина.

Бойцы НОАЮ и партизаны по всем признакам готовились устроить нам торжественную встречу. А теперь уныло топтались вокруг беспомощно завязшей в грязи огромной стальной птицы. Они переговаривались друг с другом, видимо обсуждая, как выручить машину.

- Друже капитан, - обратился ко мне по-русски командир роты, - сейчас мы поможем вытащить авион из болота!

Вокруг самолета собралось довольно много женщин с букетами цветов в руках.

Местность, где мы совершили посадку, была на редкость живописной: бурная горная речушка с горным кустарником на берегах извивалась по долине километров в пятнадцать шириной. Долину окружали горы, заросшие роскошными хвойными лесами. Красочной мозаикой глядели пестрые цветы. В высокой траве стрекотали кузнечики, перекликались птицы. Под самыми облаками медленно парил огромный горный орел, которого я с первого взгляда принял было за вражеский истребитель…

Однако мне было не до красот природы: нужно найти выход из создавшегося положения. Советы поступали самые разные, но неподходящие, так как все они требовали большой затраты времени.

Наконец созрело решение. Вспомнились детские годы, пастушество: не раз приходилось наблюдать, как вытаскивают коров из трясины - болот у нас на Смоленщине хватает… Я прикинул в уме, сколько может весить мой облепленный грязью самолет, и полученную величину разделил на среднюю подъемную силу взрослого человека. Затем обратился к стоявшему рядом со мной комиссару батальона Стишевичу Обраду:

- Друже капитан, мне нужно двести бойцов, сюда, к самолету. Можно?

- Хоть тысячу, если понадобится! - отозвался старший партизанский командир.

(Тут следует оговориться, что фамилии югославских [85] партизанских командиров я узнал и записал позже; тогда на это времени не было.)

И мы стали действовать. Прежде всего принесли две широкие длинные доски. Партизан, выделенных нам для помощи, я разбил на четыре «бригады»: первая тянула самолет за тросы, прикрепленные к осям колес; другая подталкивала его сзади; третья, упершись в плоскости, фюзеляж, стабилизатор и подмоторные рамы, старалась приподнять машину; четвертая бригада (она первой включилась в работу) откидывала лопатами густую грязь, в которую погрузилось шасси.