- Коля, ракету!

Теперь Николай стреляет как только может быстро. Мертвенный свет белых ракет освещает землю. Я вижу впереди дорогу, рядом с ней столбы и провода. Ныряю под них. А со старта нам навстречу взвивается красная ракета. Это в любом варианте запрещение посадки. И я понимаю того, кто [28] дал нам эту ракету, - самолет заходит поперек старта, он создает угрозу для других машин, и я вижу их. Отворачиваю от одного, второго.

И все ближе земля…

Удар колес о землю. Короткая пробежка, Я вытираю взмокшее лицо ладонью.

- Ну, дружище!… - восклицает Коля. - Такое бывает только в сказке, да еще с добрым концом!

- Во всяком случае - раз в жизни. Это уж точно!

Подбегает наш техник Ландин и не перестает удивляться, как нам еще удалось дотянуть до аэродрома. Угораздило в вал винта, прямым попаданием.

Лежим на влажной от росы траве под крылом самолета и, нарушая все противопожарные правила и приказы по светомаскировке, курим. Сегодня мы победители.

На светлячки наших цигарок собираются друзья - будто мы не виделись вечность.

Из темноты выплывают новые расплывчатые фигуры и молча располагаются рядом с нами.

- Эх, ребята, знаете, о чем я думаю? - спрашивает Коля Кисляков. - Собраться бы нам всем вместе вот так лет через двадцать!

- И читать стихи! - вставляет Иван Шамаев.

- Можно и стихи, - говорит Коля. - Не ты ли сочинил: «Мой По-2 в тумане бреет, выхлоп гаснет на лету»?

- Пустяки. Пародия! А вот хотите настоящие послушать?

- Давай!

…Чаще чем именины

Тризны мы стали справлять.

Фашистские рвутся мины…

Вот взорвалась опять!

Не где- то,

А близко, рядом.

Нежданно, коварно,

Вдруг.

И на войне снарядом

Вырван из жизни друг…

- Пессимист! Упадническое настроение у сержанта Шамаева!

- Брось, Коля! - это голос Сергея Краснолобова. Он самый рассудительный из нас. Он наш комсомольский секретарь, и мы его очень уважаем. - Брось. Можно подумать, [29] что солдату не нужна поэзия. Нужна и на войне… Но без уныния.

- Так я не про то, Серега. На войне и песня нужна, и радость. А вот у некоторых не только глаза, а даже мысли в черный цвет окрашены, это уж точно!

- А у тебя в какой цвет они окрашены? - неожиданно вскипает Борис Обещенко. - В розовенький? Стихи, песенки? К черту поэзию! Мы отступаем… Другой раз аж невмоготу. Добыл бы винтовку - и пешком, навстречу этим гадам!…

- Мушкетер! - обрывает Сергей. - Винтовку ему!… Тебе дали оружие, вот и дерись им!

- Понимаешь, каждому надо винтовку! Каждому! Пацану, женщине, всем! Всему народу!

- Ты есть хочешь?

- Нет… А ты, Серега, зубы не заговаривай! Не уводи в сторону!

- А я не в сторону. Винтовку, говоришь, каждому? Да? А кто их тебе сделает? Кто тебе завтра жрать даст?

- Ну, знаешь!…

- Я-то знаю! А ты дурачком прикидываешься, Печорин! Эх, Борис! Тебе ли не знать, как достается хлеб, как достается каждая тонна железа! Тут достается каждому. И в тылу, и на фронте. Только надо верить в победу. Надо верить!

- Ну вас! Все вы какие-то правильные! Все вам понятно!

Мы смотрим, как скрывается в тумане огонек папиросы Бориса.

- Что с ним сегодня такое творится? - спрашивает Сергей.

- А ты не знаешь? Вчера утром немцы захватили Майкоп, - отвечает Иван Козюра. - У него же там родные…

Днем полк неожиданно собран на построение. Перед строем командир и комиссар.

- Всякая мысль, что отступать еще есть куда, что Россия велика и можно найти другой, более выгодный рубеж, сегодня равнозначна предательству. Партия обращается к коммунистам с призывом стоять насмерть, защищать каждый метр советской земли.

- Ни шагу назад! - клянется полк.

В этот день молодые летчики и штурманы подают заявление о приеме в партию.

Нас перебрасывают на Донской фронт. Где-то там, в степях между Доном и Волгой, начинается великая битва за Сталинград. [30]

Глава 5. Мы - гвардия!

Стоим мы неподалеку от речки Медведицы, что впадает в Дон, на относительно «тихом» участке фронта. И дела у нас пока небольшие - контролируем дороги за Доном, в меру сил препятствуя продвижению вражеских войск.

О нас не сообщают в сводках Совинформбюро, не пишут в газетах. И все-таки уничтоженные нами танки не выйдут к Дону, не прорвутся к Сталинграду.

Бои в городе не прекращаются ни на минуту. Они идут за каждую улицу, за каждый дом, за каждую пядь родной земли.

Сегодня нам особое задание: помочь бомбовым ударом стрелковой дивизии, отрезанной от основных сил. Мы тщательно изучаем обстановку по крупномасштабной карте - плану города. Вот этот дом занимают наши, вот этот - немцы, а рядом - половина у наших, половина у фашистов. И надо уничтожить фашистов, не задев своих.

Мой штурман Николай Ждановский летает давно. Еще до войны он был штурманом в отряде лесной авиации и еще тогда освоил точечное бомбометание, которое применялось для тушения лесных пожаров. С этим скромным, по-настоящему храбрым и не кичащимся своим умением человеком летать просто удовольствие. Все у него заранее рассчитано, все продумано. Вот и сейчас он точно выводит самолет в район нужной нам цели. Делаю круг для осмотра, затем захожу на цель. Самолет на боевом курсе. И пусть теперь рвутся снаряды, я не сверну с курса!

Так держать!

- Отваливай!

Круто разворачиваю самолет и успеваю заметить, как от взрыва наших фугасок обвалился угол дома. Со снижением, на повышенной скорости ухожу от неистового обстрела, веду самолет за Волгу, на свою территорию. На крыльях кое-где топорщатся лохмотья перкали. Да, придется технику клеить и штопать…

- Гляди! Гляди! - кричит Ждановский. - Эх, мастер! Хорош! Однако, хорош!

Я смотрю, куда показывает Ждановский, и на мгновение к сердцу подступает зависть: почему это делает другой, почему до этого не додумался я?

На светлом фоне предрассветного неба отчетливо виден самолет. Он легко и изящно выполняет фигуры высшего пилотажа. Одну за другой. Как на авиационном празднике в [31] Тушино. Дымные шары разрывов и огни трассирующих пуль показались в это мгновение праздничным фейерверком. Наверно, подняли сейчас головы солдаты, стерли пот с закопченных лиц и их глаза озарились улыбками: «Вот дает!» Даже немцы, наверное, оторвавшись от прицелов, задрали головы в небо, пораженные дерзостью советского аса. А через секунду вновь обрушили на его самолет ожесточенный огонь зенитных орудий. А он, будто заколдованный, вертит себе «петли», «перевороты», «бочки».

- Однако, мастер! - вздыхает Николай.

Я завистливо отмалчиваюсь.

На КП командир полка распекает лейтенанта Герасимчука. Командир - за столом, Герасимчук перед ним, переминаясь с ноги на ногу и скромно опустив глаза. Одно ухо его мехового шлема задрано, другое опущено вниз. В эти минуты Герасимчук напоминает собой нашкодившего кутенка, который, хоть и понимает свою вину, готов в любую минуту огрызнуться и оскалить зубы.

- Отлично выполненное задание, лейтенант Герасимчук, еще не повод к неоправданному риску!

- Товарищ командир! - вскипает Герасимчук. - Так они ж всю войну, гады, издевались над нами. Думают, что у нас и летчиков нет!…

- Вы советский летчик! Воздушное хулиганство…

- Так чтоб видели, гады! Чтоб знали!

- За нарушение воинской дисциплины, за воздушное хулиганство объявляю вам, лейтенант Герасимчук, пять суток ареста!

- Товарищ командир! Пять суток не летать?

- И рад бы тебя посадить для твоего же успокоения… - Командир полка вдруг озорно улыбается: - Только летать некому. - Встает из-за стола, притягивает к себе Герасимчука за ухо шлема и шепчет: - Жаль, должность не позволяет, а то бы я сам так сделал. Знай наших!

В другом углу штабной комнаты комиссар, прикрыв лицо широкой ладонью, вздрагивает от беззвучного смеха…

* * *