Саратовской зубоврачебной школе. Лекции чередовались с оборонными работами. А в короткие часы

отдыха студенты устраивали импровизированные концерты. Музыкальная от природы Катя пела, играла

на гитаре. И еще одно увлечение было у нее: спорт. Участвовала даже во всесоюзных соревнованиях по

велоспорту.

В мае 1942 года Катя Илюшина надела военную форму. Девушку направили в школу младших

авиаспециалистов. Остригли «под мальчика», выдали гимнастерку, сапоги. Уехала так быстро, что не

успела даже с родными попрощаться.

И началась учеба. Строевая подготовка, изучение уставов, занятия по материальной части. Вскоре сдала

экзамены. И вот Катя в эшелоне: едет на фронт.

Первое боевое крещение девушка приняла под Купянском.

Вначале издалека поплыл нарастающий гул. Поезд остановился, и стало явственно слышно прерывистое

гудение тяжелогруженных самолетов. Совсем рядом, с эшелона на соседних путях, стали стрелять

малокалиберные зенитки. В ночное небо уперся яркий луч прожектора, пошарил по небу и высветил в

вышине одного, второго, третьего воздушного пирата. Девушки в теплушке притихли, прижались одна к

другой, с замиранием сердца наблюдая за происходящим.

В районе станции, до которой оставалось метров пятьсот, блеснули сполохи — и тотчас же покатились в

темень громовые раскаты. Застучали пулеметы. Ухнул взрыв, за ним второй, третий. Красноватый отсвет

зарева словно бы заглянул в теплушку и сразу же исчез, чтобы несколькими секундами спустя вновь

повториться.

— Спокойно, девушки! Спокойно! — раздался снизу, с полотна, голос начальника эшелона. — Фашисты

бомбят станцию. Надо рассредоточиться. Только без паники.

Минут через десять стало тихо. Уплыл куда-то [77] в сторону тяжелый гул. Успокоились зенитки.

Послышались голоса:

— По вагонам!..

Поезд тихо тронулся, медленно прошел мимо догорающих строений станции, пустых платформ и

искореженных металлических скелетов на колесах, затем, набирая скорость, помчался навстречу

завтрашнему дню.

Все обошлось, и в теплушке до полуночи звенели девичьи голоса. Пели под перестук колес, пока не

свалила усталость.

Чуть свет Катя проснулась, открыла глаза, прислушалась. Состав замедлил бег. Звякнули буфера. Глянула

со «второго этажа» в открытый люк вагона — лес. Тихо шумит, дышит хвойным настоем.

— Выходи строиться, девчата! Приехали!..

Полуторка углубилась в лес. Затем бежала пыльным проселком, петлявшим меж нескошенных, примятых

танковыми гусеницами и пропахших гарью хлебов. У перелеска остановились. Катя оглянулась и

увидела ровное поле, а на дальнем краю его — под цвет молодого клевера — несколько самолетов.

Аэродром!..

— Значит, пополнение прибыло в наш полк? — улыбался совсем юный старший лейтенант. — Вернее, не

пополнение, а замена, — уточнил он. — Мужчины-вооруженцы уступают вам место. Посмотрим, на что

вы способны, посмотрим!..

Он построил девушек, рассказал, куда они прибыли, чем будут заниматься. Подошел к Кате, поговорил с

ней, велел выйти из строя.

— Екатерина Илюшина будет у вас командиром отделения. Ясно?

...И потекли за днями дни.

Под руководством старшего лейтенанта девушки заново стали изучать вооружение штурмовика

непосредственно на самолете. Но длилось это недолго: враг теснил наши войска, и полк стал отходить на

восток.

Летный состав располагал «крыльями», и потому передислокация для него никакой проблемы не

составляла. Технический состав и вспомогательные службы отправлялись на новое место на

автомашинах или по железной дороге. С ними ехали и легкораненные авиаторы, лечившиеся «при

части», а также «безлошадные» летчики и воздушные стрелки, оставшиеся без самолетов. [78] Причин, как правило, было только две: либо самолет был сбит, а экипажу удалось спастись; либо самолет получил

в бою повреждение и нуждался в серьезном ремонте.

Раненым нужна была в пути медицинская помощь. Военврач Дмитриев присмотрелся к Кате: узнал от

кого-то, что родилась она в семье медиков, разбирается в рецептуре, умеет делать перевязки. Ей и

поручил он присматривать за ранеными. Так стала Катя «медсестрой»: моталась по эшелону,

перевязывала раненых, раздавала порошки и таблетки.

Поезд долго шел на восток. Останавливался словно для того, чтобы отдышаться, снова брал разбег — и

стучали, стучали колеса, и уплывали в степь, цеплялись за верхушки деревьев белые космы паровозного

дыма. Уже нетрудно было понять, что путь эшелон держит на Сталинград.

Поезд остановился в Верхней Ахтубе. Здесь и разгрузились.

Девушек распределили по эскадрильям. Катю направили в третью. Проверили еще раз, как знает она

вооружение штурмовика, умеет ли снаряжать пушки и пулеметы. Но самой суровой проверкой был

жестокий сорокаградусный мороз. Он иглами впивался в щеки, холодный металл обжигал пальцы. А на

глазах слезы. Нет, не от ветра — от горя. Поднимешь голову, глянешь вдаль — черный дым поднимается

в небо: горит Сталинград! И словно нет уже мороза, и отошли окоченевшие пальцы: скорее, скорее

зарядить штурмовик боекомплектом!..

Слушая Катю, я думаю о сложном сплетении человеческих судеб, о путях-дорогах, которые привели нас

вот к этой встрече, к этому ночному небу, на котором, я знаю, есть и две наших звезды, две судьбы, которые могут стать одной...

Рано утром я снова на аэродроме. Привычно включаюсь в ритм боевой жизни, и словно не было ни

вчерашнего концерта, ни тихого звездного неба.

«Ильюшин» уже ждет меня. Мотовилов, Чиркова и Баранов все сделали, готовя штурмовик к боевому

вылету. Благодарю этих замечательных людей — честных, преданных делу, отлично знающих

авиационную технику. [79]

Обычно бывает так. Не успели зарулить на стоянку, как Гриша Мотовилов и Саша Чиркова тут как тут. Я

еще в кабине, а они уже в один голос:

— Ну как, командир?

— Мотор работал хорошо, пушки и пулеметы — безотказно!

Их лица озаряет улыбка. Мотовилов спешит осмотреть двигатель. Делает он это сосредоточенно и, словно врач пациента, внимательно, осторожно ощупывает — не перегрелся ли, нет ли подтеков масла, горючего. А Саша Чиркова — «рыжая блондинка» — так в шутку прозвали ее в эскадрилье —

заглядывает в открытые лючки ящиков из-под боезапаса и торжествующе восклицает:

— Этот пустой, командир! Этот — тоже!..

— Пустые, Саша! Пустые! — отвечаю я и улыбаюсь. — Золотые у тебя руки, Сашок! Молодчина ты, честное слово!

Как это важно, когда пушки и пулеметы «ильюшина», заряженные на земле, «разговаривают» в бою, не

запинаясь.

Часто я вспоминал в этой связи Бикбулатова. Однажды он возвратился на аэродром, а боекомплект

оказался неизрасходованным, и «Бик» сердился: считал, что он не до конца выполнил боевое задание.

— Мог бы не одного еще фашиста угробить, а тут оружие отказало! — сокрушался он.

Не я один вспоминал Бикбулатова. Очень переживал гибель друга и Александр Заплавский. Стал

неразговорчивым, замкнутым.

Но время брало свое, и скоро Саша вновь обрел свою прежнюю «форму» — нет-нет да и вставит острое

словцо, бросит шутку, от которой покатываются со смеху окружающие.

— Зачем вы отпустили усы? — полюбопытствовала как-то Саша Чиркова. — Вы же совсем еще

молоды?..

Заплавский важно надулся, подкрутил свои усы и, не улыбнувшись, ответил:

— А я ими отгоняю «мессеров» и «фоккеров». Думают, казак. А наши донские да кубанские казаки

немцам еще с первой мировой войны запомнились!..

В удали, находчивости, отчаянной смелости Заплавскому нельзя было отказать. Однажды Александр [80]

вынудил командование полка изрядно поволноваться.

Тогда ему поручили облетать Ил-2 после капитального ремонта. На штурмовике был установлен новый

двигатель, и нужно было проверить машину на разных режимах.