Когда "скорая" уехала, матушка постояла немного, собираясь с мыслями, потом захлопнула дверь в квартиру и решительным шагом направилась через двор — к Лейле.

Девушка оказалась дома и, когда открыла дверь, и матушка, уже набравшая в грудь воздуха, чтобы разразиться гневной речью, не смогла ничего сказать, залюбовавшись ею. Девушка была в коротком халатике, не скрывавшем фигуры. Она кротко улыбалась, а глаза ее светились участием. Впрочем, когда она увидела состояние матушки, это выражение лица быстро сменилось тревогой.

— Что‑то случилось, тетя Люда? — спросила она.

— Для тебя — матушка Людмила. Что ты сделала с моим сыном, ты — блудница, дочь блудницы?!

— Я? — опешила девушка.

— Он все время тебя звал, когда его увозили в больницу. Как будто ты не знаешь! Отравился он.

— Теперь — знаю.

Тут матушка, собравшаяся было сказать еще что‑то гневное, вдруг замолчала, смотря куда‑то позади Лейлы, словно бы там появилось что‑то очень страшное.

"Это кого ты назвала блудницей? — раздался дедушкин голос, — Ишь, ты, какое умное слово выучила! А у меня на семинарах двух слов связать не могла! Да, и кто бы говорил про блудницу‑то! Ты сама‑то как себя вела в молодости? А как тебя на факультете звали, помнишь? Да, ты и не обижалась, если мне не изменяет память. Ты по себе‑то людей не суди. Потому ты сейчас и такая праведная, что грешить надоело. Помнишь, что ты мне предложила за экзамен? Мне до сих пор вспоминать стыдно! И… уйди из моего дома, не приставай к моей внучке!"

Матушка и без того перенервничала, а тут ей стало совсем плохо. Все сказанное стариком было правдой. А она старалась пореже вспоминать свое прошлое. Забыв приличия, она крикнула: "Да, пошел ты, старый пень! В гробу я тебя видела!"

"Учил я тебя два семестра!" — отозвался дедушка.

Матушка быстрым шагом шла через двор. Сегодня у нее было слишком много впечатлений. Даже дядя Витя, собравшийся было что‑то у нее попросить, посмотрел на нее и решил, что не стоит.

Тем временем дедушка подошел к Лейле и обнял ее.

— Эх, внученька, вот так всегда: красивая — значит — шалава. А ведь тебе всего пятнадцать. Что же потом‑то будет? Э — хе — хе — е… Ты не слушай никого — это они от зависти. Палкой мне что ли отгонять твоих поклонников? А?

— Дед, а она тоже что ли на филфаке училась?

— Кто?

— Ну, тетя Люда.

— А, эта. Нет. Она с дошфака.

— И откуда ты тогда ее знаешь?

— Да, русский у них вел. Двух слов связать не могла. И слава о ней шла дурная. И не зря — убедился на собственном опыте.

— Ты, что, с ней…?

— Нет, что ты, но она предлагала. А я заставил ее выучить.

— Да — а… Жестоко.

— Не то слово. Я так обрадовался, когда она Димку встретила.

— Димку?

— Ну — отца Дмитрия. Он ее из такой ямы вытащил. Если бы не он — страшно подумать, что бы с ней стало. Вот, теперь и праведная такая, что надоело все. Вот, и осуждает всех.

— Можно подумать, ты ее не осуждаешь?

— Нет, не осуждаю. Никогда не осуждал, всегда жалел. Да и вообще — она — такая страстная мне нравиться гораздо больше, чем все эти амебные верующие девочки. А она теперь имеет моральное право быть праведной. А вообще, внученька, ты на нее не обижайся — ее можно понять: чуть сына не потеряла. Ты, наверное, не помнишь — у них с Димой еще дочка была, только умерла совсем маленькой. Жалко так. Хорошая была девочка. Такая резвушка.

— Дед, ведь он и в правду из‑за меня отравился.

— Ты его что ли отравой накормила? Никто его не заставлял. Сам виноват, что такой дурак.

— Ой, дедуль, ты бы знал, как мне все это надоело.

… Паша лежал в районной больнице. Отец использовал свои связи, и в психушку его не забрали. Мать, отец и братья часто навещали его. Старший брат (священник, как и отец) даже приехал из соседнего города. Он и родители пытались уговорить Пашу обратиться к Богу, но потом сказали, что любят его таким какой он есть, пусть только не оставляет их больше. Паша не обратился, но пообещал больше не травиться.

Лика быстрым, то есть своим обычным шагом, шла домой с работы. Вдруг кто‑то преградил ей путь.

— Лика! Как давно я тебя не видел, — перед ней стоял Саша — ее старый знакомый.

— Как дела? — спросила Лика.

— Хорошо. Мы выпустили новый журнал. Скоро из непризнанного писателя я стану признанным.

— Какой это номер по счету?

— Уже десятый.

— Ну, тогда — конечно. Ты скоро станешь известным.

Саша давно писал довольно посредственные, зато с высокой идеей, рассказы. Он занимался в литературном объединении под руководством недалекого ума и неблестящего таланта мужчины, постоянно делавшего замечания не по существу. Они издавали свой журнал, имевший мизерный тираж и среди них же расходившийся. И Саша ждал, что станет известным.

— Конечно, ты будешь известным. Ведь у тебя даже инициалы как у Пушкина — Александр Сергеевич Пышкин.

— Спасибо. Ты всегда меня поддерживала. Ты совсем не изменилась.

— Ты — тоже.

Саша и в правду мало изменился. Все такой же круглолицый, светленький, лысеющий, с доброй, глуповатой улыбкой. И так же ждущий славы.

— Знаешь, я женился.

— Правда?! Я так за тебя рада! Ты же так этого хотел!

— Хотел… А помнишь, как предлагал тебе выйти за меня замуж, я ты отказалась? А я ведь так мечтал, как мы.

— Помню, — прервала его Лика, — Расскажи лучше, как это случилось. Кто она?

— Она из той же церкви, что и я.

— Церкви? Ах, да. (Саша принадлежал к малоизвестной секте "Церковь десяти отступников")

— Так вот, однажды идем мы с ней по улице, а навстречу нам — наш духовный наставник!

— Ну, и что?

— Разве ты забыла? Наша церковь запрещает парням и девушкам встречаться без свидетелей.

— Почему?

— Ты и в правду все забыла! Мы убеждены, что влюбленные наедине не могут удержаться и обязательно должны согрешить. Чтобы не допустить этого, им нельзя видеться без свидетелей.

— Ах, да. Ну, и что вы сделали.

— Наставник вздохнул, посмотрел на нас взглядом полным укора и молча ушел.

— А вы — что?

— А мы пошли ко мне домой и согрешили, — Саша не смог скрыть довольной улыбки, — до сих пор приятно вспомнить. Ой. извини! Как я могу рассказывать такое девушке! На следующий день мы покаялись наставнику, и он сочетал нас браком. Сейчас она ждет ребенка. Если будет девочка, мы назовем ее Лика.

— Спасибо.

Саша нежно посмотрел на Лику, широко улыбаясь. Вдруг между ними неожиданно возник Антон. Он свирепо посмотрел на Сашу.

— Мужик, у тебя проблемы?

— Нет, что вы.

— Щас будут!

— Не понимаю, о чем вы?

— Ты чего пристаешь к моей девушке?

— Я. Я не пристаю — мы разговаривали.

— Ты сам уйдешь или тебе помочь?

— С — сам…

Саша поспешил удалиться. Антон свирепо зыркнул ему вслед. Потом шагнул к Лике.

— Что это?

— Да, так — старый знакомый.

— Знакомый? Я видел, как он на тебя смотрел! Просто знакомые так не смотрят!

— Ну, понимаешь — он когда‑то был влюблен в меня.

— Да, по — моему и сейчас.

— Нет, что ты — он женат.

— А — а-а… Ну, тогда ладно. Наверное, и тебя замуж звал?

— Звал.

— А ты?

— Я не пошла. Никогда не смогла бы с ним жить. Он хотел, чтобы я изменилась, бросила все и занималась только им, а еще вступила в его дебильную секту. Да, и не любила я его никогда — думала — мы — просто друзья.

— Да, тяжелый случай.

— А ты, оказывается, такой ревнивый.

— Да, а ты как хотела? Смотри — я тебя никому не отдам.

— Спасибо.

Антон обнял Лику. Девушка склонила голову к нему на плечо. Она кротко улыбалась и с нежностью думала о своей первой любви. Они не спеша шли домой. Но, спокойно дойти до дома сегодня, им было не суждено. Навстречу им шла высокая, костлявая (самый распространенный местный типаж) молодая женщина. Ее короткие волосы стояли дыбом, большие кошачьи глаза смотрели зло и презрительно. Лика отвела взгляд, но ее заметили.