— Лика! Тебя, что уже выпус… ты уже вернулась?!

— Вернулась.

— Как хорошо, что ты снова здесь.

— А‑то грызы нас совсем затерроризировали. Нужна твоя помощь. Ты придешь?

— Приду.

— Кто это? — спросил Антон после того, как девушка ушла.

— Это Дина.

— Да, я и сам понял, что не Петя. Кто такие грызы?

— Лучше тебе не знать.

— Это еще почему?

— Потому, что это — ужасные существа. Выглядят как сгусток тьмы с зубами и когтями. Издали напоминают человеческий силуэт. Нападают обычно ночью. Пугают, забирают воздух у спящих. Могут до смерти затерроризировать.

— Что были случаи?

— Пока — нет. Мы сражаемся с ними. Как видишь, пока меня здесь не было — с ними ничего не могли сделать. Это моя вина. Я не должна была уезжать отсюда.

— И что — их очень много?

— В этом районе просто кишмя кишат. Если бы не я — давно бы вырезали весь район.

— А как с ними бороться?

— Ты хочешь быть с нами?

— Конечно, хочу.

— Странно, обычно никто мне не верит, кроме тех, кто мне помогает.

— Если я не буду верить тебе, то кому я смогу верить?

— Да, конечно. Но подумай хорошо. Все, кто со мной общаются — многим рискуют. Я приношу несчастья.

— Я не верю.

— Увидишь.

— Ну, когда увижу, тогда и буду беспокоиться.

Марина шла по больничной лестнице в отделении, где лежал Леша. Его скоро должны были выписать, и она хотела узнать когда. Она привыкла и почти не ощущала тяжелых больничных запахов, витавших в воздухе. Пахло лекарствами, едой и какой‑то органической гнилью одновременно. Девушку привычно мутило, и она продолжала свой путь.

У большого окна на лестничной площадке стоял какой‑то парень. Марина прошла мимо него, не замечая, но он окликнул ее: "Лётова, привет!" Марина оглянулась и увидела Пашку — сатаниста из одиннадцатого "А".

— Привет. А ты что здесь делаешь?

— Лечусь.

— А что случилось?

— Отравился я, разве не знаешь?

— Нет. А почему?

— Несчастная любовь. А я думал, все об этом судачат.

— Может и все, но я не собираю сплетни.

Марина чуть наклонила голову и улыбалась сжатыми губами, старательно сдерживая смех, так не шла к Пашиной ангельской внешности дурацкая больничная пижамка с шариками и слониками.

— Что ты смеешься? — спросил Паша, — А — а это. Я сам мимо отражающих поверхностей стараюсь не ходить: не могу удержаться от смеха.

— Зато лежать весело.

— Не то слово. Правда, не столько весело, сколько — познавательно. Отец уже давно рассказывал, что отделение реанимации не полагается освящать — нельзя возвращать душу, которую забрал Бог. И поэтому в реанимации какое‑то постоянное фоновое напряжение. И место там нехорошее: постоянно раздаются какие‑то стоны ниоткуда, двери хлопают и там постоянно кого‑то видят.

— Ну, еще бы — врачи, пациенты…

— Нет, я не об этом. Хотя, в чем‑то ты права: действительно — пациенты. Только бывшие.

— Благодарные?

— Нет, умершие там.

— Брось, я в это не верю.

— Я раньше тоже не верил. Думал — отец меня обращает. Но здесь я сам многое видел и слышал. Здесь так интересно! Я еще в морг собираюсь сходить.

— Ну, вот видишь — жизнь прекрасна, а ты хотел отравиться!

— И вправду, что это я? А хочешь — пойдем со мной? Я тебе кое‑что покажу — сразу поверишь.

— Во что?

— Во все…

— Нет, мне нужно идти.

— А — а-а, испугалась!

— Нет, меня ждут. До свидания. Ой, совсем забыла — в морг иди сам, не позволяй себя везти.

— Спасибо — учту.

Марина повернулась к Паше спиной, собираясь уйти. Формально Паша уже вышел из детского возраста, но фактически этот процесс был еще не завершен. А Маринины волосы были уложены в такой соблазнительный тяжелый узел и заколоты такой соблазнительной большой шпилькой. Паша привстал на цыпочки и быстро вынул шпильку двумя пальцами.

— Лётова, а я не знал, что у тебя есть волосы, — сказал он, оценив увиденное.

— Что ж я по — твоему — лысая? Вот, дурак, что ты наделал! Я же не успею сходить домой, причесаться до закрытия отделения.

— И не надо. Так всегда и ходи. У тебя очень красивые волосы.

— Спасибо.

К Леше девушка пришла расстроенной. Она каждый день так тщательно причесывалась, а тут предстанет перед ним растрепанной и неаккуратной.

Первое, что Леша ей сказал, было: "Ты прекрасно выглядишь. Почему ты раньше не распускала волосы? Так всегда и ходи. Я вижу — ты чем‑то расстроена. Что‑то случилось?"

— Нет, все в порядке.

— А меня завтра выпишут.

— Ну, наконец‑то.

— Мотоцикл соберу.

— А ты, разве, его не разбил?

— Один разбил — три осталось.

— Ты, что, — богатый — столько мотоциклов?

— Нет, я их из старых собираю.

— Понятно. А меня покатаешь?

— Конечно.

Они разговаривали еще долго. Выходя из отделения, Марина увидела на стене зеркало и посмотрелась в него. Зря она так расстроилась — ее длинные волосы красиво лежали и смягчали резкие черты лица. И зачем она все это время носила этот дурацкий пучок?

Проходя по больничному двору, девушка подняла голову: Леша махал ей из окна своей палаты.

Домой Марина не шла, а словно бы летела над землей. Она счастливо улыбалась. Рядом с ней летели старые пакеты, грязные бумажки и сухие листья — дул весенний ветер, и светило ласковое, неяркое солнце.

Старик, находящийся под опекой неприятной женщины, умирал медленно, даже слишком медленно на ее взгляд, и она делала все, чтобы процесс пошел быстрее. Она недокармливала его (назвать супом воду с изредка встречающейся там лапшой язык не поворачивается), а, если это можно так назвать, еду приносила раз в полторы — две недели. Пока старик мог ходить, он попрошайничал по соседям, но вскоре сильно ослабел, слег и больше не вставал. Ходил он под себя, опекунша и не думала за ним убирать. В грязной комнате стоял невыносимый запах. Старик уже давно плохо ориентировался в происходящем и доживал где‑то между сном и явью. И однажды он тихо умер. Никто не знал об этом, ведь никто не приходил к нему, кроме опекунши, которая собиралась зайти через неделю.

В тот же день, минут через пять после смерти старика, Лейла услышала откуда‑то сверху звон стекла. Движимая любопытством она выбежала на улицу. Все, кто в это время был во дворе, смотрели на окна стариковской квартиры. На лицах их было удивление. Кто‑то сказал Лейле, что окно было разбито изнутри. Под неярким солнцем сверкали осколки стекла, разлетевшиеся по всему двору. Среди собравшихся любопытных Лейла увидела Дашу, которая как раз шла к ней, но задержалась. Она подошла к подруге, и они уже собрались было уйти, а другие любопытные — разойтись, но тут лопнуло (именно — лопнуло, надувшись изнутри) второе окно. Мелкие стеклышки фейерверком разлетелись по всему двору. Люди стояли, удивленно тараща глаза и не думая, что летящие с такой скоростью осколки могут сильно поранить. Но, осколки не ранили, они огибали людей. Никто не пострадал. Любопытствующих прибавилось. Те, кто не решались выйти, прилипли к окнам.

Тут со звоном лопнуло третье окно. Закачалась и вырвалась из стены прочная деревянная рама. В воздухе она с треском разломилась пополам и осталась висеть. Те, кто стояли поближе, почувствовали невыносимый запах (комнаты не проветривались с тех пор, когда старик еще мог ходить).

И тут в оконном проеме появился труп старика. Он висел в воздухе, словно бы кто‑то держал его за шиворот. Потом он упал на половину рамы и полетел на ней, закладывая крутые виражи. Люди инстинктивно пригнулись, закрыв головы руками, а труп на раме с грохотом влетел прямо в окно квартиры своей опекунши. И попал в окно именно той комнаты, где она находилась.

Она громко закричала, когда оконная рама с грохотом и треском упала внутрь квартиры, и что‑то быстро туда влетело, вслед за рамой. И закричала еще громче, когда поняла, кто к ней пожаловал.

Но, она быстро взяла себя в руки и выбежала на улицу, громко, скрипучим голосом крича: "Что происходит?! Вызовите милицию!" За ней тут же увязался дядя Витя, крича: "Получила, крыса! Получила! Полу — чила!" Она не обращала на него внимания. Ее интересовало только, кто хулиганит в ее новой квартире.