У порога он остановился, худой, злой и сгорбленный, и сказал еще:

— А вы иногда приходите ко мне, попробовать пиццу. Иногда.

Президент Америки и не знал, что у него появился такой грозный соперник. Джульетта рассказала Кларенсу про слова отца, подслушанные за дверью, и Кларенс, подметая улицу у подъезда отеля «Гамильтон», все чаще воображал себя президентом. Он не въезжал в Белый дом и не принимал парадов на широкой и зеленой авеню Пенсильвании, не выступал в конгрессе.

Но в его уме без конца рождались самые лучшие решения. И у всех появлялась хорошая работа. Строились дома и мосты, и длинные армии счастливых молодых людей шли утром на работу, приветствуя Кларенса.

Иногда он разговаривал с президентом так:

— Разве я только и могу, что держать метлу? Мне двадцать два года, и я весь налит силой, как молодой зверь. Как человек. Я мог бы доказать это вам, и отцу Джульетты, и самой Джульетте. Я мог бы многое сделать для нее. Пусть меня никогда и ничему не учили, все равно! Дайте дело моим необученным рукам. Я сумею заработать много денег!

Он вспомнил, как однажды в медицинском зале большого научного музея зашел в сердце. Сердце было сделано выше человека, с дверью, как в комнату. Задрав голову, он смотрел изнутри на тонкие стенки, на клапаны и сосуды. Он не разглядел уголка, где помещаются страдания.

Притихнув, он слушал сильно увеличенные резонансом стуки своего собственного маленького сердца, которого ему не увидеть никогда. Вот там они теперь и ютились, его боли, и он был не властен над ними.

Но он должен был приходить веселым домой. И он смеялся еще из-за двери, слыша, как Джульетта бежит открывать ему дом, где они вместе жили. Правда, это была квартира его матери. Но мать совсем изменилась. Она перестала причитать. Она стала очень ласковой. И Джульетта почувствовала, что это ее дом.

Вечером они гуляли по Нью-Йорку. Джульетте все было интересно: она не знала ни Бродвея, ни нарядной Седьмой улицы, ни крошечных скверов с крошечными фонтанами, зажатых небоскребами Рокфеллер-центра.

Среди небоскребов зелень казалась хрупкой. Даже немолодые деревья стояли на спичечных ножках. Все выглядело игрушечным, как витрины каких-то больших садов и парков, шумевших где-то на свободе.

Они читали рекламы новых фильмов, каскады огней лились к их ногам, имена артистов взрывались перед глазами разноцветными искрами и гасли. Когда кончались представления в театрах, в яркую и густую толпу въезжали, показываясь из-за углов, калеки на колясках, входили слепые с собаками-поводырями и просили милостыню. Несчастные!

Иногда Кларенс и Джульетта слушали, как где-нибудь у перекрестка духовой оркестр евангелистов играл модную песенку, призывая людей внять проповеди о конце и спасении мира.

От рекламного света ночное небо казалось пыльным. Влажная жара оседала из его бездонных глубин на толпу.

Было душно, и Кларенс угощал Джульетту молочным соком папайи. Ледяной сок пенился на губах Джульетты.

Как-то недалеко от их улицы она спросила:

— Ты не боишься, что возле дома нас поджидает Рич?

— Нет, я сильный, — ответил Кларенс, смеясь. — Хочешь, покажу?

И понес ее на руках в квартиру по темной лестнице, где лампочки были разбиты или вывернуты бродягами, потому что бесплатным квартирантам легче прятаться в темноте.

— Ты устанешь, — сказала Джульетта.

— Значит, ты не веришь, что я сильный?..

— Ты устал, — повторила она выше.

— Мне хорошо нести тебя.

— Отпусти меня.

— Это уже наша дверь. Звони.

Она позвонила с его рук и сказала:

— Теперь я буду бояться за Рича.

И поцеловала его в щеку.

Утром, как всегда, мимо отеля со страшным воем прокатилась пожарная машина. Эти шумные парни в касках выезжали на пожар или тренировку. Открылись расписные, как у ларца, створки маленьких дверей церкви святого Франциска через дорогу. Толстый Фрэнк кивнул Кларенсу на бегу и едва протиснулся в щель стеклянной двери-вертушки при входе в «Гамильтон». Фрэнк так опаздывал, просыпая каждый раз, что у него не было времени даже крикнуть: «Как дела?». Ему надо было еще успеть до смены одеться в красный костюм лифтера, чтобы до позднего вечера вносить в лифт чужие чемоданы, подниматься и опускаться по квадратной трубе, пробившей двадцать семь этажей, и на каждом из них, рывком открывая дверь, монотонно повторять: «Вверх», «Вниз». Как он не худел при этом! Его работа требовала терпеливой вежливости. Наверно, это благотворно сказывалось на здоровье.

Насвистывая, Кларенс запер метлу и ведро в уличную кладовочку за телефонной будкой. Вот и все его дело. Недолгое. Теперь он пойдет искать другое. Мимо магазинов и баров, мимо складов и гаражей, мимо фабрик, чьи трубы стоят среди небоскребов, как карандаши, мимо разных мастерских, мимо пристаней на Ист-ривер, обшитых гнилыми досками, где так невыносимо воняет тухлой рыбой, и везде он будет слышать: «Нет, нет, нет». И все же он пойдет.

За телефонной будкой на высоком стуле обычно сидел пуэрториканский юноша Бернардо. Он сидел неподвижно, в напряженно-застывшей позе, натянув на глаза кожаную кепочку, покуривая и сплевывал на тротуар, под ноги прохожих. Через их головы он видел со своего стула, как к отелю подкатывала машина, пружинисто спрыгивал на тротуар и, вручив владельцу машины талон, отгонял ее на стоянку, а владелец шагал в отель.

Кларенс посмотрел и удивился: Бернардо еще не было на своем месте. В первый миг он вздрогнул от радости: вот работа! Он искал ее всюду, а она под ногами! Они будут счастливы, Джульетта сказала правду. Они будут счастливы!

Он кинулся к стеклянным дверям гостиницы, чтобы сейчас же поговорить с административным директором о новом месте. Но вдруг остановился и даже прикусил палец, сунув в рот кулак: надо было подумать. Надо подождать. Мэнэджер еще не пришел, конечно, и Бернардо мог появиться до него. Мало ли что задержало парня на минуту-другую?

Опомнись, Кларенс. Не спеши. Это нечестно. Это будет похоже на предательство. На воровство. Кларенс медленной походкой прошел мимо дверей, решив оглянуться на стул Бернардо через двадцать шагов. Он не выдержал и посмотрел через десять. Стул был пуст. Кларенс вернулся и прошел десять шагов в другую сторону. Стул был пуст.

«О проклятье! — подумал Кларенс. — Я уйду! Правда, этот Бернардо такой надменный! Никогда он не здоровался со мной. Впрочем, как и я с ним.

Пуэрториканцы — все ничтожные гордецы. Бедность пригнала их с родного острова в Нью-Йорк, как будто здесь нет своих бедных. Они забили трущобы на западной стороне, их обманывали в магазинах, потому что многие не знали языка, и все же они не уезжали.

Что я говорю, — подумал Кларенс, — можно провалиться сквозь землю от позора. На что им было уехать, нищим пасынкам гигантского города?»

Кларенс видел раз, как вечером они сидели на ступенях домов семьями и пели свои испанские песни горькими голосами.

«О мадонна, — сказал он словами Джульетты, — помоги мне!»

Любопытно: ждал ли бы его Бернардо, поменяйся они местами?

У подъезда отеля, качнувшись, замер длинный «крейслер». Вышедший из него мужчина с черной папкой в руке и в шляпе с витым шнурком кинул взгляд туда, где не было Бернардо. Кларенс секунду медлил, поэтому он так хорошо разглядел мужчину.

И вот он, бывший подметальщик, уже возле «крейслера».

— Разрешите, сэр. Я позже отмечу время вашей стоянки, сэр. Спасибо, сэр.

Кларенс захлопнул за собой дверцу машины, и она легко тронулась с места. Кларенс Сэер, сын шофера Бернарда Сэера, слава богу, умел сидеть за рулем. Он глубоко вздохнул. Как все хорошо!

Со стоянки он ринулся назад. Второй машиной оказался открытый «форд» самого мэнэджера.

— Где Бернардо? — спросил коротышка с толстыми усами, которыми он безуспешно пытался прикрыть заячью губу и выступающие вперед зубы.

— Его еще нет, сэр.

— Он не пришел?