Нет. Oculos ejus dinumera не относится к числу задач, которые можно легко объяснить человеку, не разбирающемуся в секретных кодах.

— Позвольте осведомиться, о чем это вы так задумались, падре Лейр? Я начинаю подозревать, что вы меня совсем не замечаете.

Брат Александр тянул меня за рукав сутаны в сторону спален, расположенных где-то по ту сторону тускло освещенных коридоров монастыря.

— Теперь, когда вы поели, вам лучше отдохнуть до начала мессы, — отеческим тоном приговаривал он, что странным образом сочеталось с насмешливой гримасой, которой он меня постоянно удостаивал с момента нашей первой встречи. — Я вас разбужу до рассвета, и вы мне расскажете, чем вы вообще занимаетесь. Договорились?

Я неохотно согласился.

В келье царил могильный холод, поэтому ложиться в сырую и жесткую постель привлекало меня еще меньше, чем бодрствовать. Я попросил библиотекаря зажечь и оставить на столе свечу. Мы условились встретиться на рассвете в галерее монастырской больницы, чтобы обсудить кое-что. Не то чтобы меня привлекала идея делиться деталями моей работы с кем бы то ни было. Но я еще не засвидетельствовал свое почтение приору Санта Мария, и внутреннее чутье подсказывало мне, что брат Александр, несмотря на свою неопытность по части головоломок, мог пригодиться в этом непростом деле.

Не раздеваясь, я упал на кровать и укрылся единственным одеялом. Уставившись на побеленный деревянный потолок, я вновь принялся ломать голову над своими зашифрованными стихами. Меня преследовало чувство, что я что-то упустил. Какую-то простую до абсурдности, но основополагающую деталь. Сна у меня не было ни в одном глазу, поэтому я перебрал все, что мне было известно об этих строках. Если мои суждения верны, а рассудок в столь поздний час продолжал повиноваться, было ясно, что имя нашего анонимного информатора или его число было скрыто в двух первых строках.

Это была занятная игра. У некоторых иудейских слов помимо значения была еще определяющая, которая дополняла его смысл. Последующие два доминиканских девиза указывали, что автор писем был проповедником. В этом я был почти уверен. Но как насчет предыдущих фраз?

Глаза, лицо, число, имя, бок...

Вокруг царил полумрак, рассудок начинал мне изменять от переутомления, когда я вдруг понял. Возможно, меня ждал очередной тупик, но вдруг проблема с числом имени мне показалась не такой бессмысленной, как прежде. Я вспомнил слово гематрия — им иудеи обозначали дисциплину, наделявшую каждую букву алфавита числовым значением. Иоанн в своем Апокалипсисе использовал ее виртуозно, сказав: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». Три шестерки действительно имели отношение к самому жестокому из всех людей своего времени — Нерону Цезарю, сумма букв имени которого и давала это ужасное трехзначное число. А что, если Прорицатель — крещеный иудей? Что, если он опасается преследования и именно поэтому и скрывает свою личность? Кто из монахов Санта Мария мог знать, что Святой Иоанн был посвящен в искусство гематрия и смел указать на Нерона, не подвергая опасности свою жизнь?

Быть может, Прорицатель поступил так же?

В полудреме, в состоянии лихорадочного возбуждения, я применил этот принцип к латинскому алфавиту. Если А (по-иудейски алеф) соответствует единице, Б (бет) — двойке и так далее, было нетрудно преобразовать в число любое слово. Достаточно было всего лишь сложить между собой полученные таким образом числа, чтобы получить определенное числовое значение. Число. Иудеи, к примеру, подсчитали, что полное и тайное имя Яхве в сумме давало семьдесят два. Каббалисты — маги иудейских чисел — запутали все еще больше своими поисками семидесяти двух имен Бога. В Вифании мы часто над этим потешались.

В нашем случае, к несчастью, все было более запутано, ведь мы даже не знали числового значения имени автора... то есть если оно вообще у него было. Разве только... следуя в точности указаниям, предложенным в стихах, мы сможем обнаружить это имя на боку кого-то с глазами, кому нельзя смотреть в лицо.

В борьбе с этой загадочной, как сфинкс, задачей меня и сморил сон.

Брат Александр был пунктуален — вскоре после заутрени он уже стоял возле моей постели. Со счастливой улыбкой на лице он походил на недавно принятого в монастырь послушника. Не каждый день прибывшие из Рима доктора делились с ним важными тайнами, и он, видимо, решил сполна насладиться днем своей славы. Тем не менее у меня возникло ощущение, что он намеревается делать это постепенно, как будто опасаясь, что «откровение» случится слишком быстро и он останется неудовлетворенным. Поэтому он решил, что раннее утро — лучшее время для подобных признаний. Хотя оставались неясными его намерения: был ли он учтив или просто хотел растянуть удовольствие от опеки надо мной. Так или иначе, вначале мне предстояло познакомиться с остальными братьями.

Часы на куполе церкви архитектора Браманте пробили пять, когда в полумраке я плелся за библиотекарем к храму, расположенному в противоположном от келий конце монастыря, неподалеку от библиотеки и трапезной. Его узкий свод вздымался над четырехугольным нефом скромных размеров. Гранитные колонны, казалось, были выдернуты из какого-то римского мавзолея, а стены от пола до потолка покрывали фрески с геометрическим орнаментом, изображениями солнца с расходящимися лучами. На меня это произвело впечатление перегруженности.

Мы опоздали. Столпившись у главного алтаря, братья Санта Мария читали хвалебный молебен при слабом свете двух огромных канделябров. Было холодно, и пар от дыхания монахов окутывал их лица подобно густому загадочному туману. Мы с Александром расположились поодаль, опершись на пилястр храма.

— Вон там, на краю, — пробормотал библиотекарь, указывая на болезненного вида монаха с миндалевидными глазами, седыми вьющимися волосами и орлиным профилем, — наш приор, Виченцо Банделло. Это образованнейший человек. Он уже много лет борется с францисканцами и их идеей непорочного зачатия Девы Марии... Хотя, честно говоря, многие здесь полагают, что он все равно проиграет.

— Он доктор теологии?

— Разумеется, — последовал категоричный ответ. — Справа от него смуглый юноша с длинной шеей — это его племянник Маттео.

— Да, я его уже видел.

— Все наши братья верят, что однажды он станет известным писателем. А вон там, подальше, возле входа в ризницу, стоят братья Андреа, Джузеппе, Лука и Джакопо. Они братья не только во Христе: их родила одна женщина.

Я разглядывал их лица, стараясь запомнить имена.

— Вы, кажется, говорили мне, что считанные единицы здесь умеют бегло читать и писать?

Конечно, брат Александр не мог знать, с какой целью я задаю этот вопрос. Если бы он дал мне точный ответ, количество подозреваемых сразу значительно сократилось бы. Прорицатель мне представлялся человеком просвещенным, искушенным во многих областях знаний и занимающим высокое положение при дворе герцога. Сейчас вероятность того, что мои усилия потерпят неудачу, представлялась мне достаточно высокой (до сих пор не давала покоя моя нерасторопность при разгадывании музыкальной головоломки Леонардо). Если дела пойдут из рук вон плохо, мне придется прибегнуть к методу дедукции. Или вовсе надеяться на везение.

Библиотекарь обвел взглядом собравшихся, припоминая уровень грамотности каждого.

— Так, посмотрим, — пробасил монах, — брат Гульелмо, повар, любит читать и декламировать стихи. Одноглазый Бенедетто много лет работал переписчиком. Бедняга лишился глаза, спасая Часослов во время нападения на его монастырь в Кастельнуово. С тех пор он всегда в плохом настроении. Он против всего возражает: что бы мы ни делали, ему все не нравится.