— А мальчик?

— Маттео... Я вам уже говорил, он пишет божественно. Ему только двенадцать лет, но он очень смышленый и живой... Дальше... — Библиотекарь снова запнулся. — Адриано, Стефано, Николу и Джорджио я учил читать сам. Андреа и Джузеппе тоже.

Количество кандидатов угрожающе возрастало. Я должен был избрать другую стратегию.

— А скажите-ка мне, кто этот красивый и крепкий юноша вон там, слева, — полюбопытствовал я.

— А! Это Мауро Сфорца, могильщик. Он всегда прячется за спинами, как будто боится, что его кто-то узнает.

— Сфорца?

— Ладно уж... Он дальний кузен иль Моро. Несколько лет назад герцог попросил нас принять его в монастырь и обращаться с ним как с равным. Он никогда ничего не говорит. У него всегда такой вот запуганный вид. Злые языки утверждают, что это потому, что он предал своего дядю, Джиана Галеаццо.

— Джиана Галеаццо? — подпрыгнул я. — Вы имеете и виду Джиана Галеаццо Сфорца?

— Да, да. Законного герцога Миланского, умершего три года назад. Того самого, которого отравил иль Моро, чтобы занять его место. Прежде бедный брат Мауро ухаживал за Джианом Галеаццо, и, конечно же, именно он подал пойло из горячего молока, вина, пива и мышьяка, которое расплавило бедняге желудок. Герцог провел три дня и ужасных мучениях и скончался.

— Он его убил?

— Мы придерживаемся мнения, что в данной ситуации его использовали. Но это, — процедил он сквозь зубы, радуясь, что ему удалось меня удивить, — это тайна исповеди. Ну, вы сами понимаете.

С деланным безразличием я изучал Мауро Сфорца, в душе сочувствуя его печальной судьбе. Не по своей воле променять дворцовую жизнь на монастырскую, где все его имущество составляли сутана из грубой шерсти, смена белья и пара сандалий... Юноше досталась горькая чаша.

— Он умеет писать?

Александр не ответил. Он принялся подталкивать меня к группке монахов, не столько чтобы принять участие в молебне, сколько для того чтобы согреться исходящим от них теплом. Приор слегка наклонил голову в знак приветствия и продолжил молитву. Месса длилась до первых лучей солнца, проникших в окошко над главным входом. Не могу сказать, что мое прибытие произвело сенсацию среди монахов. Сомневаюсь, что кроме приора, окинувшего нас цепким взглядом, кто-нибудь вообще меня заметил. Касательно отца Банделло — было очевидно, что мое присутствие его стесняет.

Как только приор благословил всех присутствующих, брат Александр потащил меня на галерею монастырской больницы.

В этот час немногие ночевавшие в больнице пациенты еще спали, и вымощенный красным кирпичом сумрачный дворик был пуст.

— Вчера вы говорили, что хорошо знаете маэстро Леонардо... — как бы невзначай обронил я. Я был уверен, что передышка, так любезно предоставленная мне Александром, подходит к концу, и он вот-вот снова начнет докучать мне расспросами.

— А кто его здесь не знает! Ведь он гений! Странное и уникальное творение Господа.

— Странное?

— Ну, хаотичное. Никогда не знаешь, чего от него ждать — пришел он или уже уходит, собирается он работать в трапезной или просто намерен поразмыслить перед фреской, выискивая огрехи в штукатурке или недостатки в своей картине. Он может целый день провести наверху со своим таккуини [16], все подробно записывая.

— Скрупулезный...

— Что вы! Он неорганизован и непредсказуем, но его любопытство не знает границ. Работая в трапезной, он придумывает всякие безумные приспособления для монастыря: автоматические лопаты для огорода, водопровод для спален, самоочищающиеся голубятни...

— Он сейчас работает над «Тайной вечерей», не так ли? — перебил его я.

Библиотекарь подошел к гранитному колодцу, украшавшему дворик, обернулся и посмотрел на меня так, словно я был диковинным животным.

— Вы до сих пор ничего не поняли? — он широко улыбнулся, как будто уже знал, какого ответа ожидать. Он почти сочувствовал мне! — То, над чем работает маэстро Леонардо в трапезной, это не просто изображение описанного в Евангелиях события, падре Августин. Это шедевр. Вы все поймете, когда увидите фреску.

— В таком случае, Леонардо — виртуоз, несмотря на свои странности.

— Видите ли, когда мастер Леонардо впервые приехал и наш монастырь три года назад и начал подготовительные работы, приор отнесся к нему с недоверием. Фактически, поскольку я отвечаю за архивы Санта Мария и за наш будущий scriptorium [17], мне было поручено написать во Флоренцию, дабы удостовериться в том, что этому тосканцу можно доверять: выдерживает ли он сроки, стремится ли к совершенству в работе, не является ли одним из охотников за легкими деньгами, которые бросают дело, не доведя его до конца, а потом с ними приходится судиться, чтобы они закончили заказ.

— Но, если я не ошибаюсь, его рекомендовал лично герцог.

— Верно. Но для нашего приора это не является достаточной гарантией.

— Ну хорошо, продолжайте. Что вы выяснили? Точен Леонардо или хаотичен?

— И то и другое!

— То и другое? — нетерпеливо переспросил я.

— Я же говорил вам, что он странный? Как художник, он, несомненно, самый удивительный из всех, кого мне только доводилось видеть. Но он и самый строптивый. Ему нужно заплатить целое состояние, чтобы он в срок закончил работу. Но вообще-то, этого он не сделал ни разу. Хуже того, он не обращает внимания на требования своих заказчиков, а всегда пишет только то, что сам пожелает.

— Не может быть.

— Но ведь так и есть, падре! Монахи из монастыря Сан Донато в Скопето, что возле Флоренции, пятнадцать лет назад заказали ему картину, посвященную Рождеству нашего Господа... которую он до сих пор не закончил. И это еще не все. Леонардо изменил эту сцену почти до неузнаваемости. Вместо того чтобы изобразить, как жрецы поклоняются младенцу Иисусу, маэстро принялся писать картину под названием «Поклонение волхвов» [18] и наполнил ее замысловатыми персонажами. Лошади, люди, загадочными жестами указывающие на небо... Всего этого нет в Евангелиях.

Я попытался унять охватившую меня дрожь.

— Вы уверены?

— Я никогда не лгу, — выпалил библиотекарь, — но вы должны знать, что на самом деле это все ерунда.

Ерунда? Если все, на что намекал брат Александр, правда, то Прорицатель был еще очень сдержан в своих опасениях. Этот дьявол да Винчи проник в Милан, имея за плечами богатый опыт манипулирования произведениями искусства. Некоторые наиболее запоминающиеся фразы из писем Прорицателя прокатились в моем мозгу, подобно раскатам грома, предвещающего бурю. Я ждал, что еще расскажет Александр.

— Это получилась необычная картина. На ней даже не было Вифлеемской звезды. Вам это не кажется странным?

— А нам это о чем-нибудь говорит?

— Мне? — Алебастровые щеки брата Александра приобрели теплый персиковый оттенок. Он был польщен тем, что просвещенного римского гостя искренне интересует его мнение. — Честно говоря, я не знаю, что и думать. Я уже говорил вам, что к Леонардо нельзя подходить с общей мерой. Меня не удивляет, что им заинтересовалась инквизиция.

— Инквизиция?

Меня как будто что-то кольнуло в живот. За время недолгого общения брат Александр успел неоднократно проявить невообразимую, как будто врожденную, способность пугать меня. Или это я стал таким восприимчивым? Упоминание о святой инквизиции почему-то породило во мне чувство вины. Как я об этом раньше не подумал? Почему мне не пришло в голову обратиться в главный архив перед поездкой в Милан?

— Я все вам сейчас расскажу. — В его голосе звучал энтузиазм, как будто он был очарован необходимостью припоминать подобные вещи. — Так и не закончив «Поклонение волхвов», Леонардо прибыл в Милан, где подрядился работать на братство Непорочного Зачатия. Ну, вы знаете, это те самые францисканцы, из монастыря Святого Франциска Великого, с которыми постоянно судится наш приор. Но здесь у тосканца возникли те же проблемы, что и во Флоренции.