К вечеру городской Дворец культуры обычно просыпался. По коридорам начинали сновать люди, они хлопали дверьми и недопустимо громко разговаривали. Серьезная бабушка-вахтерша в который раз поправила на дверях Большого зала табличку: «Тихо! Идет прогон!» и уселась неподалеку с вязанием в руках. Сегодня в зале присутствовало «высокое начальство».

«Дай Бог, чтобы у ребят все получилось. Больно уж спектакли они ставят хорошие, жизненные», — подумала бабушка и поддела спицей очередную петлю.

Тем временем события на сцене стремительно разворачивались.

Дикая пляска световых бликов постепенно уступила место мягкому голубому сиянию софитов, агрессивная напористая музыка сменилась волшебной мелодией. Пятясь и извиваясь, скрылись за кулисы артисты кордебалета в черном трико, а из глубины сцены, простирая руки к зрителям, появилась главная героиня. Да, девушка была хороша собой: длинные белокурые волосы, ноги, что называется, «от ушей», а голос… Голос заставлял померкнуть прочие ее достоинства. Легкий и звенящий, он то стремительно взмывал вверх, то опускался до жаркого низкого полушепота.

Молодые люди в последнем ряду зааплодировали. Сидящий в партере мужчина обернулся и смерил их весьма скептическим взглядом.

— Вы, видимо, считаете, что я тоже должен прийти в восторг? — Мужчина вопросительно посмотрел на худого бородача, вжавшегося в соседнее кресло.

— А что, по-моему, неплохо…

— И это говорит мне режиссер, поставивший «Медею» и «Городской романс»? Знаете, как-то не верится, что ваши мюзиклы получали призы на фестивалях… Даже глухому ясно, что эта новая «звезда» поет под фонограмму.

— Но ведь и в других спектаклях мы часто использовали запись, — робко пытался защищаться режиссер, — и никто ничего криминального в этом не видел…

— Ничего криминального, если под фонограмму открывают рот безголосые статистки, но, простите, не главная героиня!

— Видите ли, у Любаши прекрасная фактура, но вокал у нее слабоват для этой партии… И потом, мы записали фонограмму у себя в студии. Поет наша же артистка…

— А почему же не ей отдали роль, фактура не та? — Мужчина в галстуке иронически взглянул на бородача. — Или девушка до такой степени безобразна, что даже грим не поможет?

— Дело не во внешности, хотя здесь тоже не без проблем… Просто она вбила себе в голову, что похожа на огородное пугало, и, выходя на сцену, начинает зажиматься, комплексовать. В общем, работать невозможно. А голос — от Бога, жаль, действительно жаль, что дальше фонограмм она уже не пойдет.

— Я мог бы побеседовать с ней?

— Пожалуйста. — Режиссер привстал с кресла и крикнул: — Калиновскую ко мне, и побыстрее!

Через несколько минут шторка на боковой двери зашевелилась, и по проходу между рядами начала пробираться худенькая темноволосая девушка лет двадцати трех. Она была довольно симпатичной: тонкий профиль, четко очерченные губы и большие глаза с длинными ресницами.

— Вы меня звали, Геннадий Николаевич? — Девушка наконец-то преодолела все препятствия и теперь стояла перед режиссером.

— Не я. Вот Михаил Максимович — председатель отборочной комиссии, он хотел с тобой побеседовать.

Певица повернулась к мужчине в галстуке, ее тонкие пальцы непроизвольно вскинулись к лицу и нервно затеребили блестящие черные пряди. Однако непослушные волосы рассыпались и никак не хотели закрывать багровое родимое пятно на левой щеке, спускающееся от нижнего века до самого подбородка.

— Я, собственно… — Михаил Максимович потер переносицу. — Я только хотел выразить восхищение вашим талантом. Вы окончили консерваторию?

— Нет, я окончила музучилище, преподаю в музыкальной школе, а пою только здесь.

— А-а-а… — Мужчина не нашелся, что добавить. Молчание становилось тягостным.

— Ну, я, пожалуй, пойду? — Девушка вопросительно посмотрела на режиссера и, получив разрешение, снова скрылась за шторкой боковой двери.

Через несколько минут поднялся и Михаил Максимович. Когда он проходил через вестибюль, то снова заметил знакомую фигурку. На девушке было темное пальто с меховым воротником и песцовый берет.

— Я могу вас подвезти, у меня машина.

— Спасибо, я на автобусе. — Девушка помахала на прощание рукой в белой пушистой варежке и выбежала на улицу.

«Если бы не это пятно, она, пожалуй, могла бы быть по-настоящему красивой», — подумал Михаил Максимович. Впрочем, скоро мысли о молодой певице перестали его занимать, забот и без того было достаточно. Приближался Новый год.

Автобус, скрипнув закрывающимися дверьми, отъехал от остановки, и Виолетта осталась стоять посреди пустынной улицы. Конечно, можно было сесть в машину этого Михаила Максимовича и без проблем доехать до самого подъезда, но слишком уж неприятным и тяжелым показался его взгляд. Однако сегодня ничто не могло испортить ей настроение. Она с наслаждением вдохнула морозный воздух, пропитанный запахом хвои, и, переложив тяжелую сумку из правой руки в левую, двинулась на штурм основательно занесенной снегом тропинки. Окна соседних домов были ярко освещены, где-то играла веселая музыка. Виолетта, балансируя свободной рукой, пыталась перебраться через гигантский сугроб, когда расшатанный каблук в очередной раз сыграл с ней злую шутку: нога подвернулась, девушка потеряла равновесие и через минуту уже сидела в снегу, недобрым словом поминая нерадивых дворников. Неожиданно она представила, как выглядит сейчас со стороны: волосы растрепаны, берет сбился набок, одна нога полностью скрыта снегом, а другая придавлена тяжеленной сумкой. Да, хорошо, что в десять часов вечера люди обычно уже сидят у телевизоров, только бездомный серый кот мог наблюдать ее позорное падение.

Виолетта кое-как выбралась из сугроба, отряхнулась, заговорщически подмигнула коту и, к своей великой радости, наконец-то вышла на утоптанную дорожку. Последние двести метров она преодолела без приключений и через десять минут уже гремела ключами перед дверью своей квартиры. Пока будет разогреваться ужин, можно устроиться на диване перед телевизором, потом чашечка кофе и… спать. А впереди еще два выходных дня! Виолетта уже снимала пальто в прихожей, когда скрип паркета за спиной заставил ее резко обернуться. Она замерла, напряженно вглядываясь в темноту, звук не повторялся. Виолетта выждала еще пару минут и попыталась левой рукой дотянуться до выключателя. Ее пальцы уже нащупали холодную пластмассовую кнопку, когда в дверном проеме комнаты появилась темная фигура, слабо освещенная пламенем свечи.

Виолетта почувствовала, как по коже побежали мурашки. Она не смогла даже вскрикнуть и, наверное, упала бы в обморок, если бы «фигура» не произнесла хорошо знакомым голосом:

— Милый Виолетик, поздравляю тебя с днем рождения!

Мгновенно нахлынувшее облегчение сменилось досадой на себя. Как же она могла забыть, что Маринка Локтева после очередного любовного свидания еще не вернула ей запасной ключ?! Виолетта включила свет. Сияющая Локтева стояла перед ней, держа на вытянутых руках торт, украшенный одинокой свечой.

— Боже, как ты меня напугала!

— А это тебе наказание за то, что явилась так поздно. Я тебя жду уже целую вечность. Все давно остыло. Зайди-ка в комнату.

Маринка посторонилась, пропустив Виолетту вперед. На журнальном столике в окружении салатов и закусок стояла бутылка шампанского, рядом с ней в высокой тонкой вазе — три огромные пушистые хризантемы. Стол был по всем правилам сервирован на две персоны, а каждую тарелочку венчала свернутая конусом белоснежная салфетка. Виолетта благодарно улыбнулась:

— Да, Маринка, умеешь ты сделать красиво!

Локтева удовлетворенно хмыкнула и, водрузив на свободное место торт, вздохнула:

— А кто это ценит?

— Кстати, почему на торте только одна свеча?

— Милая моя, про твои двадцать три года мы обе знаем, так что нечего зря свечи переводить. Шучу, шучу. Ну, считай это просто украшением «со смыслом», что ли? Чтобы ты в этом году так же светилась и сияла и чтобы на душе у тебя все время было тепло…