— Я рад не только вашему успеху, мой дорогой, — сказал Рамирес, отечески похлопывая Пепе по плечу, — но и тому, как много этот успех значит для будущего Мексики.

— Перестань шутить, Рамирес, — вмешался Игнасио Альтамирано. — Мы все здесь рады, что вы с нами, Марти,

Сердце гулко билось в груди Пепе. Его хвалили люди, стоявшие у колыбели Мексиканской республики! Когда ему было всего четыре года, Рамирес уже провозглашал лозунг: «Долой богачей, борющихся против свободы совести!» А Игнасио Альтамирано? Разве не он был самым блестящим либеральным оратором конгресса еще пятнадцать лет тому назад? Разве не он, потомок жалких неграмотных индейцев, стал лучшим мексиканским поэтом и новеллистом?

«Мы все здесь рады, что вы с нами, Марти…»

Стремительной чередой полетели дни. Имя кубинского эмигранта стало все чаще появляться под важными статьями на страницах «Ла Ревиста Универсаль».

«Нет ничего лучше, чем делать добро. Больше чем за что-либо, люди воздадут потом именно за это».

«Интересы, рождаемые частной собственностью, должны уважаться в такой степени, чтобы их сохранение не вредило всему обществу».

«…Экономика является не чем иным, как совокупностью решений различных конфликтов между трудом и богатством. Эта наука не имеет постоянных законов, ее законы должны быть и являются, в сущности, постоянно изменяющимися».

«Благополучие многих предпочтительнее, чем богатство некоторых».

«Свобода — это не удовольствие. Это долг бороться за свободу других».

— Марти — лучшая кандидатура, — задумчиво сказал Гильермо Прието сидевшему у наборной кассы Альтамирано.

— Да, пожалуй, — отозвался тот. — Этот парень вулкан и водопад сразу.

У Вильяды не было возражений. В канун 5 мая, годовщины победы мексиканцев над французскими интервентами, полковник официально предложил Марти стать одним из редакторов «Ла Ревиста Универсаль». Хосе согласился с радостью.

Теперь его имя встречалось на газетных полосах все чаще, он смог сшить себе вечерний костюм и перевез всю семью в новое, более светлое и сухое жилище. В «Ла Ревиста Универсаль» он один делал, быть может, больше, чем все остальные сотрудники. Из-под его пера выходили «Театральные обозрения», «Парламентские репортажи», подборки самых разных новостей под названием «Эхо со всех сторон». Он написал сотни статей и заметок, опубликованных без подписи, а под самыми важными ставил псевдоним.

Он постоянно думал о Кубе и постоянно был готов к борьбе за нее. Он сумел заслужить доверие людей, которые, не называя своих имен, передавали ему объемистые пачки старых журналов. Марти знал, что среди кучи ненужной бумаги спрятан небольшой листок — свежий номер газеты «Свободный кубинец», выпущенный где-то в Орьенте.

«Передо мной лежит, — и в ее чтение я вкладываю всю свою душу, — одна из газет, публикуемых в лагере революционеров на Кубе, — писал он в одном из летних номеров «Ла Ревиста Универсаль». — Позор тем, кто не с революцией!»

Марти развернул в поддержку Кубы целую кампанию, и многие столичные издания приветствовали «неоценимого писателя, который настойчиво продолжает публиковать статьи по кубинскому вопросу».

Однако собственные дела не давали мексиканцам осознать всю серьезность проблемы Кубы. Полемика между либералами и консервативной оппозицией росла, заслоняя собой все и предвещая близкую бурю. Озабоченный Вильяда все чаще отмахивался от статей на кубинские темы. Даже Меркадо, верный и любимый Меркадо, советовал Пепе писать лучше о театральных премьерах.

К счастью, в городе были люди, для которых судьба Кубы никогда не отходила на второй план. Энергичный медик Николас Кован и тонкий поэт Альфредо Торроэлья — гаванцы, спасавшиеся в Мексике от испанского «правосудия», — стали верными друзьями Марти по борьбе.

Едва закончив дела в редакции, Хосе спешил теперь к Торроэлье. Они обсуждали победы и неудачи повстанцев, способы материальной помощи сражающейся республике, вспоминали родные места. Худой, с землистым лицом, Торроэлья хрипло читал новые стихи:

Он замолкал, когда приходил дон Николас Аскарате, считавшийся как бы старейшиной мятежных кубинцев в Мехико. Марти помнил его еще по «Сан-Пабло», когда известный гаванский адвокат Аскарате проходил мимо почтительно расступавшихся учеников в кабинет своего друга Мендиве.

Испанцы не простили Аскарате его кампаний против рабства, хотя адвокат и слыл сторонником постепенных реформ. Бросив богатую практику на острове, Аскарате оказался в Мехико и долго не мог соразмерить привычные аристократические замашки с жалованьем клерка нотариальной конторы.

Разница в возрасте не мешала Марти и Аскарате. Их беседы обычно начинались с воспоминаний.

— Только кубинец может понять кубинца, когда тот говорит о Кубе, — вздыхал Аскарате.

— Вы правы, дон Николас, тысячу раз правы, — отвечал Хосе. — Мы видели много горя на родине, но ведь даже пески пустыни плохи до тех пор, пока им не скажешь «прощай».

Впрочем, их единство тут же и кончалось — ведь после этого традиционного начала разворачивалась дискуссия: реформы или война. Прохожие с удивлением оборачивались: старик и юноша почти кричали друг на друга.

Рассерженные, они расходились по домам, но на следующий день их снова видели вместе.

Нередко к ним присоединялся Торроэлья.

— Мы ищем свободы, мечтаем о ней, — с тоской в глазах говорил он. — Но как мы сражаемся за нее? На бумаге? Кому здесь нужны мои стихи? Кто из кубинцев читает твои статьи, Пепе? Разве этого ждет от нас родина? У меня опускаются руки…

— Пока нужно бороться здесь, — отвечал другу Марти. — Разве подлинное счастье и свобода Кубы возможны без свободы и счастья Мексики?

Летом 1875 года в дневник Марти, легли решительные строки: «Я посвящаю себя неотложному изучению, пробуждению и обновлению Америки».

Такую задачу мог поставить себе только гигант. И хотя Марти, конечно, гигантом себя не считал, он уже становился им.

Отныне он пишет: «наши проблемы, наша политика, наш театр». Он пишет «народ», а не «народы», имея в виду всю Испанскую Америку. И так отныне он будет писать всегда, до печального рассвета у Дос Риоса, до самого конца.

Огромная, небывалая задача, словно океанский вал, подняла Марти над привычной маломерностью повседневных дел. В его статьях появилась новая, для многих неожиданная глубина. Все попадало в круг его интересов, и в каждом событии он стремился уловить общую для его Америки причину, следствие, закономерность.

В новом свете виделась ему теперь и экономическая отсталость — общая для стран его Америки; и недостаточность образования — опять-таки общая для всего континента; и судьба тех, кто составлял подлинное содержание слова «народ», — судьба кубинцев и мексиканцев, гватемальцев и венесуэльцев.

Он, ратовавший прежде за выпуск занимательного «Эха со всех сторон», теперь дрался за каждую «слишком серьезную» статью.

— Людей волнуют не только грабежи и пожары, — говорил он Вильяде. — Нужно, чтобы печать освещала большие, коренные проблемы, боролась с общественным злом, объясняла, указывала, агитировала. Вот прочтите. Эта статья посвящена трагедии Анатуангина…

Вильяда хмурился, слушая кубинца, но в глубине души соглашался с ним. Церковники то и дело поднимали мятежи против республики в отсталых северных районах страны. Они разорили городок Анатуангин, поддерживавший правительство, и Марти правильно назвал это преступление лишь одним звеном в длинной цепи. Однако не слишком ли резок Марти, не осложнят ли и без того нелегкую ситуацию его строки: «Они укрываются в тени благочестия, прячут в тени сутаны восторженную улыбку молчаливых уст, улыбку, вызванную деяниями злодеев. Отсветы пожарищ Анатуангина освещают их лица»?