Когда я подошел к Улице Жимолости, хмель от порции двойного виски уже улетучился. Мальчика не было и следа… Я прошел целый ряд улочек, лежащих вокруг этого воображаемого магического, уже почти священного места встречи, но не нашел его, хотя, подхлестываемый алкогольными парами, с завидной смелостью останавливался возле каждого дома и быстро заглядывал внутрь. Нет, в такую чудесную погоду он наверняка не сидел дома, если только не лежал больной в постели, совсем горячечный от печали, что не смог меня найти…

Иногда прохожие бросали на меня задумчивые взгляды, справедливо, в общем-то, потому что во мне бушевал не существующий ни в одном другом человеке, о животных промолчу, все понимающий огонь… Если бы, кто-нибудь спросил, кого я ищу, я смог бы в точности его описать, будто он и сейчас стоит передо мной в тонком, серым в белую клетку свитерке с открытым воротом, а под ним — белая или светло-бежевая майка со стоячим воротничком; темно-синие матросские бархатные брюки обтягивают сильную, честную, мужскую, но совершенно невинную попку… И он был обут не в какие-нибудь кеды, сандали, или наглые заношенные лыжные ботинки, но в обычные, без украшений черные туфли — признак того, что мальчик он бедный, но очень аккуратный и приличный…

Может он на пляже? Я знал, что увижу там разных мальчиков, и это представляет явную опасность для моей больной, на волосок от того чтобы не разлететься в прах, души, но я все же пошел дальше через центр городка к пляжу.

Ах… вот и кинотеатр, где мы с Кристиной вчера вечером так беззаботно провели время. В половине четвертого сеансов еще не было, но в большом, открытом холле со стеклянными витринами, несколько человек изучали стенды с рецензиями и фотографиями, дабы составить представление о картине. В самом дальнем, темном, потому что искусственный свет ее не был включен, углу, я заметил юношескую фигурку. Боже ж ты мой, ведь это же… Нет, фигурой похож, но это не мальчик с Улицы Жимолости. Может, девочка, худенькая девочка в брюках, которые в ту пору, отбросив природный стыд, начали нагло носить девушки и женщины?.. Я заинтересовался, а тот факт, что молоденькая фигурка издалека напоминала разыскиваемого, но, вероятно, навеки упущенного мальчика, заставил биться мое сердце быстрей; все это, как всегда, означало что-то еще, кроме того, что это было именно то, что было, оно значило что-то еще…

Ленивым шагом, якобы рассматривая фотографии, я подошел поближе. Нет, это был мальчик, хотя для мальчика у него слишком уж ухоженные и, учитывая моду, слишком длинные, что даже смело, волнистые светло-русые волосы, которые очень красивой волной, без колтунов, спадали на плечи. Или все-таки девочка?..

По моим расчетам, ей или ему было лет девятнадцать, двадцать; только подойдя поближе, я увидел, что и фигурой он не сильно похож на мальчика с Улицы Жимолости. Да-да, это был мальчик, но особенного типа; он вызывал во мне одновременно и нежность, и грубость, и смешанную с презрением жажду обладания. Он был в тонкой шелковой, бежевой в серую полоску рубашке и темно-синих брюках — эта цветовая комбинация и объясняла ошибочное впечатление, и вполне понятно, что я на несколько секунд принял его за моего потерянного милашку. Брюки — явно не дешевый ширпотреб: напротив, еще дорогие в то время, первые так называемые брюки «с заниженной талией», ремень которых не опоясывал талию, а покоился на тазовых косточках, причем мужское достоинство и бедра были сильно обтянуты, а штанины от колен чуть суживались и опять немного расширялись книзу, спадая на хорошо начищенные черные лаковые туфли. Он — потому что это явно был мальчик — указательным пальцем правой руки водил по афише под стеклом, и я заметил, что он носит кольца. Я украдкой еще раз окинул взглядом его смутное отражение в пыльном стекле: красивое, худенькое личико, на лоб спадают непослушные локоны.

Я подошел и встал рядом. От него пахло духами. Может, он еще и накрашен? Освещение было слишком плохое, чтобы можно было сказать с уверенностью, но я видел, что кожа вокруг его маленького девичьего ушка, край щеки и шея — матовые, бархатные, как у школьника.

— Dial М for…^[9] — пробормотал я довольно громко. Мальчик посмотрел на меня. Кто бы он ни был и как бы таких не называли, но он был красив: мечтательное лицо и большие, по-детски сияющие светло-голубые глаза.

— It’s quite a good film, — сказал я, якобы советуя. — It’s British. A British film.^[10]

— О… что… что вы говорите… — растерянно ответил мальчик.

У него был высокий, но, несмотря на это, приятный голос.

— Извините, — исправил я мнимую ошибку, — я почему-то подумал: вот мальчик из Англии.

— Ты так подумал? Почему?

Он решил, что я достаточно молод, чтобы говорить мне «ты», и это уже был явный плюс. Да-да, как я и рассчитывал, он падок на комплименты, но я тут же почувствовал усталость: все пройдет легко и банально, по шаблону, который, скорее всего, заранее можно угадать.

— Нидерландские мальчики не решаются так красиво одеваться, — трезво ответил я, скорее, констатируя факт, чем объясняя.

Мальчик промолчал, но его смазливая мордашка выдала, что он чувствовал себя польщенным. Теперь ему наверняка хотелось бы услышать, что не только его одежда, но и он сам «безумно красив». Ну ничего, подождет: а то уж чересчур.

— А фильм интересный? Ты его уже видел?

— Да, очень интересный. Очень захватывающий.

Я с облегчением подумал, что следующий сеанс только через несколько часов. Если бы фильм начинался через несколько минут, мне пришлось бы нырнуть с мальчиком в волшебную башню грез, нащупывать и нашептывать в темноте и, самое большее, теребить друг другу «разную ерунду» под одеждой вместо того, чтобы без обиняков на мху, в дюнах или на скрипучей кровати в комнатке…

— Пойдем ко мне? — нагло спросил я, потому что мне совершенно не хотелось проводить осторожные предварительные маневры, хотя, для верности, я все же решил использовать один из приемчиков.

Мальчик сомневался. Я, видимо, казался ему — но любому своему впечатлению, даже имеющему основания, я не доверял полностью — интересным, но из-за моих авансов, остающихся всегда смесью лицемерного безразличия и страсти, ему трудно было создать обо мне четкое мнение: учитывая нарочито небрежный наряд — джинсы и рубашка цвета хаки, — кто я такой: просто прикольный мальчик — ну да, «мальчик»? — какой-нибудь придурок или переодетый вор-карманник? Чтобы успокоить его, я решил вести себя как можно более пошлым и неоригинальным образом.

— Мое первое впечатление, — начал я, но такой книжный язык мог перепугать нормального человека до смерти. — Нет, — пояснил я, — я увидел тебя и сразу подумал: вот мальчик из Англии. Только ступил на берег, — подумал я. Ну да, что еще я мог подумать? Что он не понимает язык, что он в чужом городе… Кто угодно может обвести его вокруг пальца… Ему могут втюхать стакан пива по двойной цене…

Мной — хоть я сам этого и не желал, но и не смог противиться овладела какая-то заботливая нежность при мысли о том, что простодушному молоденькому англичанину, который так далеко от мамы — например, морскому бойскауту с британским флажком на рюкзаке — могут причинить зло, обмануть, даже обокрасть, если я не возьму его под свою защиту. Мне пришлось сдерживаться, чтобы на глазах у меня не выступили слезы, и мое самоуверенное лицо не превратилось в хнычущую пидорскую рожу. — Вот я подумал: спрошу, не хочет ли он зайти ко мне в гости что-нибудь выпить.

Мальчик, как мне показалось, почувствовал себя гораздо спокойнее и, улыбнулся — неуверенно и осторожно, но все же облегченно. В любом случае, недоразумений могли быть еще тьма: он мог подумать, что я и вправду приличный мужик, без задних мыслей, простой самаритянин, солдатская матушка… И только из-за кружки пива, на халяву, не удовольствия для, а развлечения ради, тащиться на другой конец города ему, может быть, и не захочется…

— И еще я, конечно, подумал — закончил я — что за таким мальчиком, поклонники должны бегать толпами.