И я нахально ухмыльнулся. Вот так, яснее некуда, или он уловит смысл этого завуалированного комплимента?

Что бы вы думали, да, сработало, и теперь все должно пойти как по маслу, но, как и любой представитель человеческой расы, добившийся желаемого, сразу же вопрошает, доволен ли он тем, что получил, так и я задумался: что именно, кроме уверенности в неизбежности Смерти и, в лучшем случае, «неизвестности относительно решающего часа»,^[11] я получил, и какой в этом смысл, если я стою на пороге бесконечной и непостижимой ночи?

Но он, стало быть, пошел со мной.

— Меня зовут Герард.

— Лауренс.

Это ведь сигареты дорогой марки? И, если я не ошибаюсь, так звали одного святого, мученика, которого поджарили вживую… Всё, значит, рассеялось в дым…

По дороге мне пришлось лезть из кожи вон, чтобы «Лауренс» не заскучал и не передумал вступать со мной в более тесный контакт. К счастью, он иногда тоже ронял несколько слов:

— Ты живешь здесь, в городе?

— Не постоянно. По работе мне часто приходится бывать в А.

— У тебя здесь комната?

— Нет, целый дом.

Только бы он не спросил, чем я занимаюсь… Я сменил тему разговора и сумел удержать его в русле ни к чему не обязывающих высказываний о фильме, фотографии из которого он так внимательно рассматривал. Я старался ограничиться общими словами и не углубляться в теорию драмы, не говоря о том, чтобы начать что-либо доказывать, короче: всячески избегал подозрений в наличии интеллекта.

— А там поют?

Поют ли в хичкоковском Dial М For Murder? Не обратил внимания, но, кажется, нет. «Лауренс» же «просто с ума сходил» по фильмам, в которых много поют.

Мы подошли к Улице Жимолости. Мной овладело странное чувство. Не то чтобы мне хотелось «обоих сразу»: да, конечно, учитывая мою нечеловеческую жадность — обычно я обозначаю ее эвфемизмом «большое сердце» да, разумеется, хотел бы «иметь все сразу», но совершенно не представлял себе, что делать, если встречу сейчас моего «одинокого», дрейфующего в море «безутешной печали» Мальчика, возжелавшего меня столь же лихорадочно и который так любит свою маму. Остановиться, отвести его в сторону и сказать:

— Да, знал бы заранее, что встречу тебя снова, я, конечно, не брал бы с собой этого надушенного гомика… Ты простишь меня?.. Он, разумеется, весь твой, если хочешь овладеть им: я для тебя —

Но — в этот раз к моему облегчению — его опять нигде не было видно. «Лауренс» безостановочно болтал о пении и музыке. Он пел в любительской оперетте… Ах, если бы я только мог заставить его петь и плясать в руках моего безымянного «Мальчика с Улицы Жимолости», под этим телом сильного всадника… Кстати, подходящее название для великого романа…

Мы зашли в дом Кристины, который явно произвел впечатление на Лауренса. Живу ли я здесь совсем один?.. Нет, вместе с сестрой, которая, впрочем, «ничего не имела против», но об этом позже…

А кто хозяин?.. Он не спросил так, напрямик, но прощупал границы дозволенного, осторожно обходя предмет обсуждения. Я отмахнулся от тривиальных материальных забот и хлопот:

— Вообще-то все это нужно продать…

— Продать? — взвизгнул Лауренс, от неожиданности повышая и без того тонкий голос.

— Все продать, — отсутствующе повторил я, будто размышляя над другими, гораздо более важными вещами. — Все продать, деньги отдать беднякам и пойти за Ним…

— …Пойти… что ты имеешь…

— Пойти за Ним. За Тем, кто рек: Я есмь Путь, Правда и Жизнь, — продолжил я трезвым тоном, будто речь шла о том, чтобы перевести деньги на сберегательный счет.

— Я его не знаю.

— Тот, кто знает Его, должен Его любить.

Мы немного выпили, и я начал ласкать его. Очарование в комбинации с презрением было для меня лучшим афродизиаком, но я и не презирал «Лауренса», он мне даже нравился. Без всяческих проволочек он пошел со мной наверх; в маленькой комнатке его внимание, в первую очередь, привлек туалетный столик, который, казалось, заставил его забыть о своих любовных обязанностях. Если бы я не раздел его и нежно, но настойчиво не отправил в постель, то он на остаток дня приклеился бы к столику с косметикой, и я не смог бы оттащить его оттуда. Пока он, кокетливо, но еще не блядовито, чуть заметно покачивал холмиками эфеба, склонив девичью, обрамленную локонами голову на руки, а ладони сложив под подбородком, ему на глаза, должно быть, попалась фотография Германа, лежащая на низкой тумбочке возле кровати.

— Это… твой друг?.. — спросил он, так сказать, осторожно и ненавязчиво, но, несомненно, наслаждаясь мыслью, что является причиной супружеской неверности.

— Да. Как он тебе? — Спросил я гордо, тем временем раздеваясь.

— Ты живешь с ним вместе?

Вот ведь любопытная Варвара, подумал я, и еще ему нравится, чтобы дело подкреплялось словом, я без этого тоже не могу обойтись; кстати, не всем это в удовольствие. Обычно во время любовного соития мальчик предпочитает спокойно курить, или прихлебывать из бокала, или слушать какую-нибудь «ужасно прикольную» пластинку с «потрясающими» композициями, но разговоры под запретом…

— Сейчас я все тебе расскажу, милый, — заверил я его. Лежа сверху, я вошел в него как можно медленней и без особой грубости, я не чувствовал к нему ни какого презрения, а скорее, настоящую нежность. Какое милое податливое тельце, какой у него волшебный и все же свежий запах… Если есть такой мальчик, то никаких девочек не нужно… И какая прелестная шевелюра, такая ухоженная и смотрится очень гармонично… Такие мальчика никогда не лысеют, а первые десять-пятнадцать лет и не стареют… Поживем увидим… А дома наверняка все время вытирают пыль и убирают, устраивают постирушки и готовят «просто обалденно»… В саду или на балконе сервируют чай на плетеном столике со скатертью в цветочек, закрепленной зажимами, чтобы ветер не сдул. Этот еще и поет хорошо… Да, придется, конечно, посещать каждое выступление его группы, но разве это-так уж тяжело?.. Интересно, чем он занимается, где работает? Дамским парикмахером? Нет, тогда он непременно сказал бы что-нибудь о парикмахерской по соседству. В том, что он так легко и без оговорок пошел со мной, я его не упрекал и не искал в этом какого-то блядства, наоборот, очень мило с его стороны…

— Тебе больно?

— Нет-нет.

— Ты что-то хотел знать, золотце? — я ненадолго перестал двигаться, чтобы приласкать его и поцеловать.

Я взял фотографию Германа и показал ему. «Лауренс» смотрел на него с восхищением и даже, кажется, возбуждался. Ну, это ему не помешает…

— А ему нравится… все, что ты делаешь?

Нет, в Лауренсе действительно было что-то от извращенного авантюриста, наслаждающегося запретными плодами. Ну да, ничто человеческое…

— Понимаешь, в чем дело, — сказал я, играя его волосами и вновь приостановив любовный процесс. — Мы с сестричкой — «брат и сестра», хотел сказать я, но это было бы изрядной глупостью, — мы близнецы. Мы всегда очень друг друга любили, с самого детства, всегда. И в постели, понимаешь, Лауренс?

Да, он понял, и его это возбудило, потому что он даже сладострастно метнулся своей дырочкой вверх.

— И мы договорились, — продолжил я, — что если у нее появится мальчик, то этот мальчик должен будет любить меня тоже; а если у меня будет друг, то он должен и ее… желать… И он… то есть, мой друг, — подчеркнул я, держа фотографию Германа прямо перед его лицом, — в то же время муж Кристины. Так зовут мою сестру. А он, Герман — его зовут Герман — ее муж, но к тому же он… моя жена…

Лауренс приоткрыл рот от такого сказочного сладострастия и гармонии, умещающихся в одном флаконе и под одной крышей. Я провел пальцем по этим приоткрытым, красивым, полным губам отчасти из нежности, отчасти из любопытства: я хотел знать, пользуется ли он помадой, потому что у меня возникли определенные планы в связи с одним ритуалом…

— Но если ты… с другим мальчиком?.. — снова спросил Лауренс.

Вот упрямец, ему наверняка нужно услышать, что наша возня — тайная и под запретом… Это ему даром не пройдет…