…«Первое крещение» — в бане, когда его специально толкнули на раскалённую печь. После чего он долго не мог без боли двигаться, а сон стал сплошным мучением. И как четверо «дедов» держали его за руки и за ноги, а пятый бил «от души» ногой в подкованном сапоге: «Я тебя, душара поганый, заставлю сапоги мне лизать!» Чем это закончилось, вылизал он сапоги или нет, Сашка не рассказал. А может быть, и не помнил…
— Долго они меня били. Очень долго… — равнодушно-холодным голосом процедил он. — Надо было дураку сразу так и сделать, с этими сапогами, глядишь, рёбра целы были бы. А так — кашлял потом через раз. Короче говоря, та роковая ночка была длинная, мало не показалось.
…После этого он понял — жизнь копейка, и если не ты, то — тебя. Можно долго разводить философские байки на эту тему, пока сам на себе того не прочувствуешь. Сашка же вынес весь этот беспредел на своей шкуре. Поэтому, наверное, начал драться так, словно это была последняя драка в его жизни — и ничего более не важно, так как там, впереди, только Смерть.
Он много ещё чего рассказал. Теперь уже меня трясло от услышанного. Казалось, будто душная казахская ночь сменилась на полярный холод.
Когда он закончил свой рассказ простыми словами: «Вот и всё», я, клацая зубами, сказал — не то ему, не то самому себе:
— Я бы не смог…
— Тебе и не надо, — отозвался Сашка. — Только этого ещё не хватало.
Мы замолчали, и тишину нарушало только потрескивание сигареты.
— Ты чего дрожишь, замёрз, что ли? — первым нарушил молчание он.
Я пожал плечами. В темноте это было глупо, поэтому добавил, прикладывая немалые усилия, чтобы не стучать зубами:
— Наверное…
— Так чего сидишь? Ложись-ка под одеяло, — и он похлопал по своей кровати.
Я покорно лёг и с удовольствием ощутил тепло его тела. Спать не хотелось, какой уж тут сон?
— Когда вернусь домой, — первым начал Сашка, — прямо с вокзала пойду пешком. Так соскучился по Волгограду, что хочется пройти его вдоль и поперёк пешком. Все наши летние кафе на улицах, акации. Знаешь, какой у нас зелёный город? Жаль, правда, одного: вернусь домой зимой. Так что придётся ждать лета, чтобы всё это увидеть. Странно, но почему-то всё время вспоминается Волгоград летом. Надоело мне здесь. Соскучился я. По друзьям соскучился, по родителям. Вернусь домой, обязательно восстановлюсь в институт.
— Ты бросил институт?
— Ага, прямо перед самой армией. Учиться не хотелось, вот и бросил. Сейчас жалею, дурак я был.
— Зря, Санька… Сейчас бы уже дома был бы. Конечно дурак.
— Так кто же знал, что всё так изменится? Что студентов будут увольнять в запас? Вообще-то я не потому решил восстановиться. Просто молодой тогда был, глупый. Теперь всё по-другому будет. Всё-таки кое-чему я тут научился, это точно.
Мы какое-то время болтали, успокаиваясь от только что пережитого. Когда Сашка закончил рассказывать мне, что он будет делать после армии, я попробовал представить ему свою версию, как я наконец уеду отсюда, но вдруг он оборвал меня на полуслове:
— Ты чего, так и не согрелся?
— Не-а… — сказал я, поняв, что всё ещё клацаю зубами.
— Ну ты даё-ошь!.. Что же ты такой мерзлявый?
— Не знаю… Оттого что сибиряк…
— Да уж, оно и видно, что сибиряк.
Внезапно Сашка сгрёб меня в охапку и подмял под себя… пружины кровати жалобно скрипнули.
— Сибиряк говоришь? Сибиряк, да? — замурлыкал он как кот. — Эх ты «сибиряк», мерзляк-сибиряк, замёрзший такой, холодный…
Он дышал мне прямо в лицо.
Я лежал, боясь пошевелиться и замерев так, что даже дыхание перехватило. Что это? — продолжение игры в «свалку», начатую ещё наверху, в кабинетах? Но тон его голоса… Сразу вспомнилось это тихое: «Стервец». Дёрнувшись как следует, я сделал попытку вырваться, но Сашкины руки сжали меня ещё сильнее.
— Косэ, Косэ… — зашептал он и, изловчившись, снял с меня очки.
— Э-э! Ты что? — беспокойство за то, что с очками может что-то случиться, разом оживило меня.
— Тихо, тихо, Косэ… Всё нормально. Я их под кровать положил. Всё будет нормально, — тем же влажным, глубоким голосом отозвался Сашка.
— Что ты делаешь?! Пусти!
— Тише, сибиряк… Косэ…не бойся… Всё будет хорошо…
— Ты… Ты что?!!
Меня вновь посетила та странная мысль о его намереньях. По спине пробежал холодок ужаса. Я вспомнил игривый блеск его глаз, кривую ухмылочку и разговор о «друганах», ещё тогда, в Кабинете. «Нет, это невозможно!» — внушал я себе. — Такого не бывает. Где-то, может, это и существует, но не здесь, не со мной и не с ним… Это невозможно. Он не такой…»
— Саша, опомнись! — взмолился я. — Что ты делаешь?!
Хотя мог уже и не спрашивать — всё и так было понятно без слов. Но не верилось. Чёрт возьми, не верилось, что такое может наконец произойти! Ведь стыд же, стыд!!! И, боже мой, как же сковало страхом всё тело насквозь!
— Саша, не надо… — только и смог я пролепетать под его натиском.
— Косэ, Косэ… Я так хочу… — жгуче шептал он мне в самое ухо. — Не бойся, Косэ, слышишь, не бойся меня…
…Всё смешалось в моей голове, как в доме Облонских… Иначе это состояние было не охарактеризовать. «Что делать?! — панически забилось в рассудке. — Ведь в армии нет ничего худшего, что могло бы случиться с «духом». От этого никогда не отмоешься. Никогда. Сам ведь говорил когда-то Лёшке из учебки, что, если вдруг такое случится, нельзя допускать этих ошибок. А сам?! Как же теперь!..» Я задёргался что было сил, пытаясь вывернуться, но моё сопротивление давало совершенно обратный результат. Оно ещё больше распалило Сашку, и он совсем подмял меня под себя. И, чем больше я дёргался, тем сильнее он заводился. Похоже, его даже забавляла вся эта возня. Когда Сашка совсем прижал меня к кровати, я почувствовал, что он возбуждён до предела. Ошибиться в этом было невозможно, его твёрдый член упёрся мне в живот. Как коленом придавили… Что ж это такое-то, как же всё это понять?! А все его байки о бабах?! Враньё?! Но это невозможно… Он же нормальный мужик, нормальный. А разве может нормальный…
— Косэ… Не бойся… Ну не бойся же меня… — Сашка шептал и тёрся об меня всем телом.
Его движения стали гибкими, трепетными, а руки ползли по моему телу, и я не знал, как их остановить. И вдруг он особенно нежно и очень тихо, едва слышно, прошептал:
— Давай попробуем, а… пожалуйста…
На секунду мне показалось, что его слова дыхнули мне на кожу раскалённым клеймом.
— Нет… Нет! Нет!… — я заметался, как безумный.
Но вырваться не получалось. Сашка был гораздо сильнее меня, и все мои попытки освободиться из-под него были безуспешны. Кровать жалобно стонала под нами на все лады. От всего происходящего, от тщетности усилий, от страха, от его шёпота, от разгорячённого дыхания голова шла кругом. Я не выдержал и бессильно расплакался.
— Пусти… — глотая слёзы, молил я.
— Почему, Косэ? Почему ты плачешь? Я не сделаю тебе ничего плохого… Слышишь, Косэ…ну зачем ты так? Прошу тебя, не бойся, всё будет хорошо. Никто никогда не узнает… Ни под каким видом, Косэ… не плачь, пожалуйста, не плачь — и он нежно провёл рукой по моим волосам.
Мне стало совсем дурно…
— Нет, нет, Саша, я прошу тебя, не надо… Пусти меня… Слышишь? Отстань! Отстань!! Да отвали же ты от меня!!!
Объятья Сашки ослабли, и я выскользнул, кинувшись к своей кровати, сбивая по пути табуретки — туда, где лежала моя одежда.
Первой мыслью было — как можно скорее сбежать из Бункера. Любой ценой. В темноте, на ощупь… Я схватил одежду, но от страха никак не мог разобраться в ней, судорожно хватая то китель, то брюки, то рубашку. Руки тряслись, из них всё вываливалось. Услышав скрип пружин Сашкиной койки, я затравленно вскочил на свою кровать, забился в угол, поджал ноги и замер. «Если он снова начнёт всё сначала, что же тогда? Заорать? Тут ори не ори — никто не услышит. А если услышит, то будет ещё хуже. Если хоть кто-то узнает о том, что тут произошло… Я пропал. Я пропал!! Пропал!! Пропал!! Остаётся только одно — в петлю лезть…»