Работал с нами в Штабе ещё один боец. Его имя, спустя столько времени, я так и не смог вспомнить. Это был тихий, молчаливый парень, которого даже мы, «духи», называли по кличке, хотя он был «дедушкой», как и Сева. Работал он с нами как «страховая лонжа», то есть — если никто из нас не годится для той или иной работы, то нас тогда заменяют им.

К концу июля все роли были распределены — «тихий боец» отправился служить на озеро Балхаш, а из этого следовало, что начальство начало делать среди нас свой выбор. Тут-то и развязалась та самая «нормальная, здоровая конкуренция». А на самом деле — кто кого подставит, но так, чтоб ещё иметь при этом рожу агнца и репутацию праведника. И наши ребятки показывали себя «во всей красе», стараясь кто во что горазд…

С этого дня я почувствовал себя «наследным принцем». Кабинет, Бункер, работа стали для меня уже вполне привычными, и я вконец, не по сроку службы, оборзел. И самое интересное — ни Сева, ни Цапа этого почему-то не замечали, а Бухаре в то время было как-то не до меня. Что я делал? Перестал бывать в Узле Связи роты, к которой мы, «духи», всё ещё были приписаны и в которой должны были ночевать. Но как-то так сложилось, что без всякого на то решения руководства в роте меня стали считать работником Штаба, а на вечерних проверках даже не реагировали на то, что, выкрикивая мою фамилию, слышали в ответ тишину. Окончательно этим исключив из своей жизни армейскую поговорку «дух летает там, где может», я стал пользоваться большой нелюбовью своих сопризывников по Узлу — и Андрея со Славкой в частности. У них такие вольности по понятным причинам «не прокатывали». Мне же было уже наплевать, так как я втянулся в азартную игру, призом которой была власть над Бункером, а значит — относительная свобода, и главное — безопасность. Что греха таить, в своё время мне тоже доставалось как «молодому» — научили уму-разуму…

Спровадив Севу спать, я с наслаждением плюхнулся в кресло. Тусклый свет настольной лампы окутывал тишину Кабинета, и с этой тишиной я впитывал в себя покой и одиночество, которых так не хватает в армии. Ведь всё время, то есть полных двадцать четыре часа в сутки, ты находишься в окружении стольких людей!.. Куда ни глянь — неважно, в какое время дня или ночи — ты всегда видишь одни и те же фигуры, изо дня в день. Одинаковые в своём хаки, одинаковые в своих выражениях лиц, говорящие на одинаковом сленге. Утром открываешь глаза — и вновь они! Превозмогая себя, вновь говоришь с ними весь день на давно «пережёванные» темы, вновь делаешь то, что делают остальные. Даже когда ты притормозил за углом забора, чтоб элементарно поссать в одиночестве — всё равно ты незримо окружён этими людьми. Закрываешь глаза вечером — и знаешь, что завтра всё это повторится снова. Кажется, что даже во сне никогда не бываешь один, постоянно ощущая чей-то храп, вздохи, бормотания. Волей-неволей знаешь, что это — твои друзья, сослуживцы, и ты среди них — свой. Но всё равно невольно мечтаешь хотя бы об одном часе, который ты мог бы провести один. Абсолютно один.

Перелистывая истрёпанную книгу «Человек-амфибия» — наследственного чтива Бункера — я мечтал о том дне, когда в тишине этого кабинета можно будет тихо произнести: «Король умер. Да здравствует Король!» Игра будет закончена, цель, соответственно, достигнута, и вот тогда можно расслабиться.

Всё, что было написано выше, не есть ода самому себе — вот, мол, какой я умный. Это сейчас, на гражданке, я могу так говорить, а в Армии мысли несколько иначе проистекают… Причина, по которой я внимательно присматриваюсь к людям — не результат ума, а нечто другое. Просто я всегда знал, что отличаюсь от большинства людей. Не имею понятия чем конкретно — просто отличаюсь и всё. Желание быть как они, когда ты в чём-то не такой, заставляет тебя замечать больше, высказываться меньше, обдумывать тщательнее — это необходимо для того, чтоб понять причины: отчего они поступают так, а не этак. Хотя, когда ты в чём-то не такой, то быть как все тебе уже не удастся никогда… Но в то время, по молодости, мне было это непонятно…

И вот в самый разгар, когда всё вокруг стремительно крутилось, действовало и обретало свои новые формы — в этот-то момент и появился Сашка.

Он нагрянул как снег на голову под вечер, когда наши офицеры в большинстве своём постепенно покинули кабинеты Штаба. Мне всегда нравились эти мгновения. Подполковник давал послед­ние указания — как нам существовать без его руководящей роли, и всё время поглядывал на часы. Внутри всё дрожало от нетерпения: «Сейчас! Сейчас! Ещё минутка — и всё это будет наше!» И вот тогда-то мы все вчетвером — я, Сева, Андрей и Славка — можем возлечь на наши облюбованные места и отдохнуть от нудной суеты, копания бумаг, разговоров, духоты… Мы сможем, наконец, расстегнуть и снять душные кители. У каждого из нас было своё место. Сева забирался на стол и разваливался на нём, пристроив под голову какую-нибудь папку с документами. Андрей — на стул, вытянув ноги на соседнее кресло. Славка осёдлывал в углу ящики с аппаратурой. А моим любимым местом было зелёное крутящееся кресло под кондиционером.

Так было и в тот вечер. Сева с внимательным и умным видом выслушивал последние поручения начальника, кивая: «Будет сделано, Михаил Петрович», — держа руку за спиной и показывая нам фигу. Как только за подполковником закрылась дверь, мы, как по команде, упали на свои излюбленные места. На свет откуда-то выплыла белая пластмассовая фляжка с водой, которая неспешно пошла по кругу — под обычное чесание языком и «мытьё костей» нашим начальникам. И тут неожиданно тренькнул звонок в приёмной.

— Кто бы это? — удивился Сева, вопросительно глядя из-под очков.

Остальные лишь недоумённо пожали плечами.

— Наверное, Цапа… Опять что-нибудь забыл, — откликнулся Славка.

Пришлось быстро перегруппироваться согласно последним указаниям подполковника — «натянуть на рожу остатки ума, что ещё не расплавились за день», и с этим видом зарыться в бумаги. Так оперативно, с уже отработанным мастерством и было сделано.

Андрей скрылся за шторами приёмной.

Рассеянно перелистывая страницы амбарной книги регистраций, я вслушивался в звуки, доносящиеся из-за тяжёлых бархатных штор. Звуки не предвещали ничего доброго… И вообще, что-то было не так. В приёмной кто-то спорил. Я вопросительно глянул на Севу, который деловито перебирал ленточки отчётов, но тот скорчил рожу и пожал плечами: дескать, тоже ничего не понимаю. Чей-то голос из приёмной довольно грубо послал Андрея… и тут, по-свой­ски раздвинув шторы, в кабинет вошёл незнакомый боец с лычками ефрейтора.

Признаться, это очень удивило меня: не всякий офицер из Штаба мог пройти дальше приёмной, а уж какой-то ефрейтор, да ещё так нагло — никогда. Одна из наших многочисленных заповедей — даже если у тебя есть друзья в части, они не должны были звонить, а уж тем более приходить сюда, если ты всё-таки ещё хочешь работать здесь. А тут вдруг такое…

Судя по его самоуверенному спокойствию, можно было сделать первый вывод: парень — из нашей системы и бывал тут не раз. Ефрейтор довольно неприветливо огляделся — и вдруг расцвёл в белозубой улыбке, двинувшись к Севе:

— Сева! Сева-чертило, привет!!!

— Санёк!! — кинулся к нему с криком Сева.

Они обнялись, соприкоснувшись щеками, из чего следовало, что встретились хорошие знакомые.

В армии довольно много обычаев, которые кажутся странными на гражданке. Скорее всего, это от смешения различных культур — Востока и Запада. Один из таких обычаев — при встрече двух, давно не видевшихся друзей не только пожимать руки, но и тереться щеками. Посыпался шумный и радостный град вопросов и похлопывания по плечам. Пока они таким образом выражали бурную радость встречи, я посмотрел им за спины — туда, где стоял Андрей. Тот как-то странно, с кислой физиономией потирал свой бок. М-да… Что произошло в приёмной, когда он не впускал этого незваного гостя, догадаться было нетрудно. Ясно, что незнакомый ефрейтор хорошенько «отвесил» ему.