Меня напугала эта истерическая злоба, буквально перекосившая его лицо. Единственное, что я смог выдавить из себя в ответ, было: «Мы тут все пробуем жить как люди, неужели по-человечески попросить нельзя, а обязательно вот так?»
Сказал и замер… Что-то после этого последует?
Сашка какое-то мгновение испепелял меня взглядом, сжав кулаки. А потом повёл себя и вовсе непонятно – зловеще хмыкнул, выпрямился во весь свой рост и, всё так же криво ухмыляясь, медленно вышел из кабинета.
Несколько минут я сидел, как памятник самому себе, тупо уставившись в документы и абсолютно не видя, что в них написано. Затем, переведя дух, устало повернулся к Севе, который молча сидел за своим столом в противоположном углу.
— Сева, скажи мне, отчего он такой злой?!
Сева поднял голову, будто не заметил сцены, которая только что произошла.
— Что? Ты о чём?
— О ком, — поправил я, злясь на это лицемерие. — Ты же знаешь о ком. О Сашке. Отчего он такой злой?! Ты ведь его друг, кажется…
Сева снял очки. Долго, без видимой причины, протирал стёкла, глядя на меня слепым прищуром. Всё это он делал так, будто тщательно обдумывал что-то очень важное, но не мог найти подходящего решения.
Тут в кабинет, один за другим, ввалились Андрей со Славкой.
Сева будто очнулся… нацепил на себя очки, подошёл к полкам. Не спеша отобрал несколько папок с бумагами, долго рылся в них и, наконец, велел Славке с Андреем отнести несколько бумажек на подпись к полковнику. Это меня озадачило ещё больше, так как в такой оперативности не было ровно никакого резона и, мало того, разыскать полковника в это время дня было проблематично. Но я молча, терпеливо ждал. Когда эти двое свалили, Сева вновь сел на своё место и продолжил нудную манипуляцию с очками. «Что это сегодня с ним?» — думал я. Но вот, наконец, удовлетворившись чистотой линз, Сева начал неспешно рассказывать — как будто не мне, а куда-то в сторону — о том, с какими «радостями жизни» Сашке пришлось столкнуться на «точке», куда он попал после распределения…
Даже по этому сбивчивому рассказу мне становилось теперь понятно — там, на «точке», был полнейший неуставной беспредел.
Сева говорил, а сам всё смотрел и смотрел в никуда, а точнее, в дальний угол комнаты, с каким-то виноватым выражением лица. Словно ему было стыдно, что происходило с его другом, пока он тут оттягивался на вольных хлебах, защищённый полученным званием и особым положением этих стен. Но теперь я думаю иначе. Севе было стыдно за то, что в своё время он сам отправил Сашку туда — для того, чтоб остаться здесь и стать резидентом. Наверное, среди них тоже тогда была «здоровая конкуренция». Сашка проиграл, а Сева выиграл. И, скорее всего, выиграл не совсем честно, если в таких обстоятельствах вообще есть понятие «честно».
Но теперь я уже понимал его желание остаться в Штабе.
Что в сущности представляли из себя все мы, восемнадцатилетние пацаны? Мы всё ещё были детьми, хоть уже и большими. Оберегаемые родителями, воспитываемые в разных учебных заведениях, мы никогда не попадали в условия столь жёсткой конкуренции. Возможно, это была первая в жизни серьёзная борьба не на жизнь, а насмерть. Это много больше, чем все те игры, в которые мы играли до этого. Нужно было осознать, понять — но до этого надо было дорасти.
Сева, по-моему, знал, кому и зачем нужно рассказать всё это. Поэтому он и выпроводил из Кабинета этих двух — Славку с Андреем. Но тогда я не мог ещё до конца понять этих штабных тонкостей…
Слушая Севу, я мысленно представлял себя на месте Сашки и думал о том, что в такой ситуации я либо дёру бы дал, либо повесился. Нет у меня той силы духа, чтобы столько времени, да ещё так активно, противостоять постоянному открытому насилию. В моём понимании, такое дано только очень сильным людям, никогда не сдающимся.
Из того же рассказа Севы стало понятно, что Сашка делал в госпитале. Когда «боевые дни» прошли, то, отвоевав своё место под солнцем, он решил привести себя в порядок. Так, кое-что по мелочам — сломанный нос, например, который почти не дышал, и грудь, в которой были боли при каждом вдохе. Как потом выяснилось, одно ребро имело трещину.
Рассказав всё это, Сева встал и, не глядя на меня, пошёл курить. Я сидел один в кабинете и всё думал и думал над рассказанным. Теперь мне было понятно, почему Сашка так заводится с пол-оборота. Возможно, после всего, что он пережил, у него и с нервами было не всё в порядке…
После этого моё отношение к Сашке сильно изменилось.
Вечером этого же дня Сашка попросил у Севы «гражданку», чтобы смотаться в город.
Сева кивнул мне:
— Принеси… ты знаешь, где она лежит.
В каждом подразделении Советской Армии хранится обыкновенная гражданская одежда, так называемая «гражданка». Обычно гражданка хорошо припрятана в надёжном месте, на все сезоны и всех размеров, а нужна она для походов в самоволку.
— Я так отвык от улиц, что просто хочется побродить или просто посидеть на лавочке. И пусть мимо идут люди… разные люди. За целый год одни и те же рожи, в одинаковой форме, тоска заплесневелая. Как это всё надоело!.. — он мечтательно смотрел куда-то поверх нас… и вдруг улыбнулся. Эту улыбку я не забуду никогда — она вспыхнула лишь на мгновенье, озарив Сашкино лицо незнакомым доселе светом… а потом его лицо вновь стало жёстким.
Я промолчал, вспомнив рассказ Севы. Непросто всё, как всё непросто…
Сашка никак не мог вписаться в наш маленький коллектив. Он перепутал все карты. И Андрей со Славкой, и я до его появления — каждый имел собственные планы относительно дальнейшего пребывания в Штабе. Раньше мы точно знали — останется кто-то из нас, но теперь… Теперь появился этот ефрейтор, имеющий опыт и хорошо знающий штабное дело, а нам троим ещё учиться и учиться. Кто знает, какие умные мысли посетили голову нашего любимого начальства по этому поводу? Ведь Сева и Сашка, вдвоём, прекрасно могли справиться со всей работой и без нас. Такой вариант тоже надо было иметь в виду. А из нас троих никому не хотелось покидать столь тёплое местечко. Теперь же всё стало таким неопределённым…
Вернулся он поздно. Где-то среди ночи я проснулся в Бункере оттого, что он возится, укладываясь спать. Ни Славка, ни Андрей не подозревали, что Сашка мотался в самоволку. Я решил помалкивать об этом, не без оснований предполагая, что если они узнают, то рано или поздно начальство будет в курсе, и тогда ему — да и всем нам — несдобровать. Хотя это и был верный способ избавиться от него и тем самым вновь укрепить свои позиции в Штабе. Правильно было бы поступить именно так. Андрей и Славка не задумываясь сдали бы его, но…
Но я не смог. Я пожалел его… Я запомнил рассказ Севы надолго.
Утром, как всегда, мы втроём отправились в столовую. С тех пор как перешли в Штаб, мы питались в офицерской столовой. В этом была своя изюминка, свой шик. Когда все вокруг одеты одинаково, одинаково ходят строем, живут по одному и тому же распорядку, то отличаться хоть в чём-то — неописуемый кайф, а уж тем более какими-нибудь привилегиями — просто блеск. Вот из таких отличий и состоит негласная армейская иерархия.
За завтраком, под неодобрительные взгляды Славки и Андрея, я накрыл тарелкой два ещё горячих «вторых» и прихватил с собой. Вернувшись, спустился в Бункер и поставил тарелки на стол у кровати Сашки. Никто меня об этом не просил — просто когда я ел, то вспомнил, что Сашка вчера пропустил ужин, да и завтрак, наверное, тоже пропустит, если будет (а он будет) дрыхнуть без задних ног. В другой день такое не прошло бы — что он мне, друг что ли? Но в это утро я ещё находился под впечатлением от рассказа Севы и был в плену собственной жалости.
Собираясь уходить из Бункера, я заметил, что Сашка проснулся. Зевая и потягиваясь, он кивнул в сторону стола:
— Это что там?
— Так, кое-что перекусить... Время почти девять, сейчас офицерьё прикатит… — мне стало неловко, я никак не рассчитывал, что он проснётся. Решит ещё, что я подлизываюсь…