Во рту сухо. Можно ли мне стакан воды? Руки немного трусятся, то ли от холода, то ли от страха. Я не могу понять. Чувствую, как в груди мечется сердце. Оно остановится, если пульс продолжит вздыматься к небесам. Дай мне воды!

- Я посмотрел футбол и пошел домой – коротко отвечаю я.

Мои слова проваливаются, словно в пропасти.

- Можно взять сигарету? – я указываю пальцем на пачку.

Офицер не отвечает, лишь кивает головой. Кажется, он знает о том, что вчера случилось. Но если это так, то почему я все еще не чувствую холодные объятия браслетов на своих измученных запястьях?

- Во сколько Вы были дома?

Красный «Winston». Сигарета пахнет табаком, либо его заменителем. Такой крепкий аромат въедается в мои ноздри. Двумя пальцами я сжимаю фильтр сигареты и кусаю его зубами.

Секундное дело, но в этот миг я успеваю продумать детали. Частицы – главное в механизме. Мелкие кусочки и есть механизм, в своей совокупности.

Я чиркаю барабаном зажигалки, нажимаю педаль, что позволяет газу убегать в воздух.

Может выпустить ее всю, чтобы взорвать комнату? Оставить от нас лишь обугленные кости? Сбежать от вопросов? Но газ лишь болтается у самого дна, а значит, мое безумство не может быть воплощено в жизнь.

Я вновь выпадаю из реальности.

Кремень создает искру, и яркое пламя сжигает кусочек атмосферы. Я делаю вдох, и никотиновый дым вновь наполняет комнату, прилипает к серым стенам и белому полу.

- Не помню – отвечаю я.

Миг, и я ловлю себя на мысли, что совсем перестал следить за временем. Зачем мне минуты, если я даже не знаю, сколько живу? Двадцать четыре? Не помню. И почему именно эта цифра так сильно навязывается в мой разум?

Я задаю слишком много вопросов. Соберись!

- В какой момент матча Вы ушли? – продолжил офицер.

Он добавляет вопросы, пока я пытаюсь ответить на собственные. На его пальце я вижу обручальное кольцо, а на форме два белых пятна.

- После трех мячей. Игра была сделана. Я допил бокал пива и вышел – отвечаю я.

Макс, ты меня слышишь?

- Интересно. Есть свидетель, который утверждает, что у Вас была небольшая ссора с этим парнем. Так ли это?

Свидетель? Та милая девушка, которая отдалась нам? Что еще она могла сказать?

- Я не назову это ссорой.

- Тогда, чем?

Рассказала ли она, что я сделал с ней? Мы сделали! Видела ли, как за мной отправился парень в белой кепке? Сказала ли об этом?

Моя голова сейчас лопнет от этих вопросов.

- Мы не сошлись в пристрастиях – отвечаю я, а мой голос немного дрожит.

- Куда Вы отправились после бара?

Мне кажется, что офицер начинает подозревать меня. В принципе, это очевидно. Я последний, кто ругался с жертвой, кто видел ее, за кем она отправилась. Труп, если он мертв, был найден на пути к моему дому. Более явных признаков я не вижу. Быть может, пока я сижу здесь, мою квартиру обыскивают на следы крови.

- Домой – отвечаю я.

- Так рано?

Вещи я постирал, а нож промыл йодом. Даже если его найдут, то следы крови не будут пригодны для полноценного анализа. Эта мысль успокаивает.

- Выдался тяжелый день – вновь отвечаю.

Вьетнамец из квартиры снизу уже давно вымыл подъезд, стерев даже мелкие улики. За это ему платит кампания. Я чист. Это дарит легкость, за ней приходит спокойствие.

- Хорошо.

Офицер что-то записывает в зеленую тетрадь. Металлический стержень царапает листы. Мне всегда нравился этот звук.

Мне ли?

Такой летящий чирк, словно ты разрубаешь мечом нежную атмосферу. Со звуком изящной шпаги, ты оставляешь мысли на тонких листах. Это захватывает дух.

- На этом, пока, все – офицер встает с металлического стула.

Он закрывает тетрадь и улыбается мне.

Странно.

Меня преследует вопрос. Что будет, если я его задам? Произойдет ли кульминация диалога? Но он не дает мне покоя, застревая долгой мыслью. Это может разрушить весь мой рассказ. Не правильная постановка слов, не контролируемая дрожь в голосе – могут привести к невероятным последствиям, выводам. Позволит ли мне совесть его задать?

Во рту сухо, собираю воздух в легкие и медленно открываю губы.

- Извините – говорю я.

- Что-то хотели спросить? – выдает офицер, улыбаясь.

Просто скажи: «нет» - и уходи. Макс, где ты?!

Перед глазами мелькают картины из снов. Обнаженные скелеты, что так красиво танцуют танго. В черно-белых тонах они прекрасны. А музыка такая звонкая, что я готов вырвать себе перепонки, дабы не слышать, лишь наблюдать. Пусть тайком, привязанный к холодным стенам, бросать уютный взгляд на них.

Офицер видит, как я теряюсь в реальности. Я ухожу в фантазию и память, витая в темном космосе, словно в глубине собственной души.

ЛСД должны были уже отпустить меня из своих лап. Именно сейчас на меня накатывала волна чего-то иного, превышающего силу наркотиков на добрую цепочку в эволюции счастья и забвения.

Я же больше не употреблял?

- Хотел узнать, с потерпевшим все хорошо? Хороший вроде парень, хоть и грубый.

Офицер посмотрел на меня так, словно старался схватиться за конец веревочки, что тянулась к истине. Но его взгляд тонул в глубине. Я сказал все отчетливо, без лишних эмоций, холодно. Он даже и не понял, что именно я хотел донести.

- В реанимации. В тяжелом состоянии – отвечает он.

Молчу.

- Хорошо, что жив – добавляю я.

Странное падение из реальности знаменует очередной выброс моего счастья. Где-то во мне рождается новая галактика. Одно Солнце взрывается, чтобы рассыпать бисер по моему космосу. Оно стреляет себе в голову, пачкая звездами купол. Планеты множатся. Я не успеваю за ними.

Молчу.

Я прохожу мимо пыльных столов, мобильных телефонов, рубашек, значков, раций – но не вижу людей. Их лиц. Иногда, это происходит на улице, дома, когда я смотрю телевизор или гуляю в парке. Лица людей падают на песчаную дорогу, асфальт, на хрупкое озеро. Они слетают, словно маски, оставляя лишь пустоту.