Зазвенели лопаты. В училище на холмах Намангана, в тамбовских лесах на формировке мы вынули сотни кубометров грунта, выкопали десятки и десятки окопов, натирали мозоли, проливали семь потов, и все ради того, чтобы быстро и безупречно подготовить к бою вот эти самые окопы на обратном склоне оврага у Задонского шоссе.

Как будто бы и не было позади многодневного пешего перехода, бессонных ночей, отставших кухонь, высохших колодцев, стертых до кости ключиц и хребтов. Никем не надо было командовать, никого подгонять, учить. Все движения были отработаны до автоматизма. Быстро вырыли окопы, пробили ходы сообщения, укрыли дерном наблюдательный пункт, навесили маскировочные сети, расставили вешки, выбрали ориентиры.

— Сам маршал Ворошилов ни к чему придраться не сможет, — сказал Виктор Шаповалов, оглядывая наш окоп.

Ворошилова вспомнили и на комсомольском собрании, которое тут же началось на батарее. Президиума не выбирали, протокола не вели. Резолюцию не писали, текст предложил Иван Чамкин:

«Комсомольское собрание минометной роты, обсудив вопрос „О задачах комсомольцев в бою“, постановляет: „Твердо держать слово, данное маршалу Ворошилову. 1) Всем своим комсомольским сердцем ненавидеть фашистских оккупантов. 2) Неустанно крепить воинскую дисциплину, беспрекословно выполнять приказы командования. 3) Окапываться, как учили. Беречь себя и боевую технику“».

Голосованию помешал снаряд, разорвавшийся за оврагом. Он подвел черту и поставил точку.

— Собрание продолжим в Воронеже, когда его возьмем! — крикнул политрук.

Мы спрыгнули в окопы. И тут все вокруг загрохотало, загудело, затряслось, в роще Круглой, где прятались наши танки, блеснули молнии. Артобстрел начало Подгорное. Ему ответило Задонское шоссе. Появилась девятка «лапотников» — пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87». Эскадрилья шла тремя звеньями, образуя правильный треугольник; самолеты летели крылом к крылу, строго выдерживая дистанцию.

— Как на воздушном параде летят! Впору им сейчас сделать «мертвую петлю» и войти в штопор! — Эдик Пестов погрозил им саперной лопатой, высоко поднятой над головой, и крепко выругался.

Не нарушая строя, эскадрилья кружила над нашими позициями. Никакой реальной опасности, кроме Эдькиной саперной лопаты, для них не существовало. Лишь на втором облете «лапотники» бросили бомбы. Гороховое облако, вырвавшись из-под плоскостей, с нарастающим свистом понеслось вниз. Качнулись стволы деревьев, в дальней стороне леса вспыхнул пожар. Ведущий группы свалил машину на крыло, сломав строй. За ним нырнули остальные. Теперь «лапотники» шли чуть ли не на бреющем полете, прочесывая из пулеметов рощи и балки, где сосредоточивались для атаки батальоны нашего полка. Одна очередь прошла совсем рядом. Пули хлестнули по веткам ближней березы, сорвали с окопа маскировочную сетку, подняли над бруствером фонтанчик земли.

— Пестова убило! — закричал из соседнего окопа командир второго отделения сержант Булавин.

Я побежал по ходу сообщения. Мертвый Эдик медленно сползал на дно окопа. Из-под сдвинутой со лба пилотки стекала кровь. Глаза были открыты, на спокойном лице было написано легкое удивление.

Сержант Булавин был бледен, самый кончик его носа мелко трясся, он расстегивал воротник, ему не хватало воздуха: пуля, убившая Пестова, просвистела совсем рядом.

— Видишь, как получилось, — говорил он, обращаясь к убитому. — Пригрозил ты летчикам, облаял, а они словно услышали тебя и тут же дали ответ. Семь человек сидело в окопе, а пуля отыскала только тебя. Вот и не стань теперь суеверным…

Мы подняли Эдика из окопа, осторожно положили на расстеленную шинель. Подошел командир роты, снял пилотку, поклонился.

Мы вырыли могилу позади батареи под могучей сосной. Попытались распрямить тело — не получилось; ноги были поджаты, руки согнуты. Эдик умер сидя и уже окоченел. Насыпали холмик, положили букетик незабудок, их собрал на полянке Толик Фроловский.

— Прощай, мечтатель из Бухареста, — незнакомым голосом произнес Виктор Шаповалов. — И прожил-то он при Советской власти всего два года, а ведь был совсем наш парень…

— Плохо похоронили, — вздохнул Толик. — Неудобно будет ему лежать.

— Ничего, он простит, — сказал Миша Шаблин. — У него все же есть могила, он погиб первым. А тех, кого убьют последними, и похоронить будет некому.

Миша совсем пал духом, у него навертывались слезы. Наше состояние было не лучше. Здесь, у могилы товарища, мы повзрослели сразу на десять лет. Мы выбросили из карманов коротеньких штанишек оловянных солдатиков; война, в которую мы играли с детских пор, перестала быть игрой, смерть, хлопая черными крыльями, слетела со страниц занимательных военных романов и теперь смотрела на нас жадными, пугающими глазами с верхушки сосны, под которой лежал Эдик Пестов…

«Лапотники» улетели за Дон мыть руки и готовить себя к обеду. Извергнув тонны металла, утомились пушки. Тишина, распуганная взрывами, возвращалась, садясь на острые верхушки леса.

На дне минометных окопов появились желтые лужицы — это дали о себе знать высокие грунтовые воды. Командир роты покачал головой.

— Если так пойдет дальше, тут нам не усидеть. Зальет.

А пока выдолбили новые ниши. В задней стенке окопов — для шинелей и вещмешков, в передней — для мин, винтовочных патронов, гранат.

На батарее появился старшина роты Челимкин, прочно обосновавшийся в районе складов и кухонь, сказал, что Небензя привез к оврагу телегу мин, а теперь на своей Варварке отправился за обедом. Мы поспешили достать из вещмешков котелки, даже вроде бы похудевшие от длительного неупотребления.

Но пообедать не удалось. На косогоре появились танки. Они шли параллельно Задонскому шоссе, оставляя за собою черные ленты на хлебном поле. Не этим ли танкам вчера вечером мы уступали дорогу? Если им, то они должны повернуть к Подгорному. Если нет…

Хаттагов приложил к глазам полевой бинокль.

— Так это же немцы! — сказал он почему-то таким веселым тоном, будто на своей улице заметил хороших знакомых, которых встречает чуть ли не каждый день. — Это немцы! — повторил он. — Ясно вижу кресты. А на танках сидит десант.

Бронированный клин все ближе. Теперь уже понятно, что на Подгорное танки не пойдут. Они рвутся к Задонскому шоссе.

— Первое отделение первого взвода! — крикнул Хаттагов. — Приготовиться к стрельбе!

Первое отделение — наше. Мы бросились к миномету. Я прилип глазом к угломеру-квадранту. Снарядный Шаблин снял предохранительный колпачок с мины и передал ее заряжающему Шаповалову.

— Дистанция восемьсот метров. Одиночным. Огонь!

Виктор, уже державший мину наготове, запихнул ее до половины в ствол и отдернул руку. Чугунная болванка с неприятным скрежетом поползла вниз, напоролась вышибным патроном на острый боек миномета, издала хлопающий звук и, обретя дикую, необузданную силу, вырвалась на простор, наполнив окоп вонючим пороховым дымом.

Немного в стороне и чуть сзади несущихся танков вырос оранжевый грибок.

— А ну, всадим еще одну! Наводчик, возьми два пальца влево. Дистанция семьсот пятьдесят метров. Огонь!

Мина разорвалась метрах в двадцати впереди ближнего танка. Сидевшие на броне автоматчики скатились вниз, исчезая в пшенице.

— Ага, не понравилось, кисло! — радостно воскликнул командир роты. — Это еще на закуску. Погодите, гады, будет вам и шашлык. Батарея, готовсь!

Учесть на всех минометах поправку — сместить влево угол вертикальной наводки и уменьшить дистанцию — было секундным делом.

— Беглым! Огонь!

Мины накрыли танковую колонну.

— Молодцы, джигиты! — захлопал в ладоши Хаттагов. — Не сплоховали. Жарь еще!

«Джигиты» работали дружно и быстро. Подносчики с тяжелыми лотками метались по оврагу. Снарядные готовили мины. Наводчики следили, чтобы при беглой стрельбе не сбился прицел. А зарядные старались досыта накормить минометы чугунной пищей. В их прожорливых тонких глотках исчезали бесследно мина за миной, они казались какими-то ненасытными чудовищами.

В окопе прибывала вода. Мы стояли уже по щиколотку в желтой грязи, она подбиралась к площадке, на которой стоял миномет.

Из пыльного облака, поднятого разорвавшимися минами, выползли танки. За ними бежали спешившиеся автоматчики. Десант с танков мы сняли, теперь надо было его отсечь.