Первое время, конечно, не обходилось без курьезов. В основной массе летчики к ночным полетам были приучены слабо, часто блуждали, сбивались с курса, садились не туда, куда следовало.

Не избежал этой участи и я, хотя раньше, как говорил, немало уже полетал ночью и обучал курсантов этому делу. Затрудняла ориентировку однообразная местность без заметных ориентиров. Как-то раз, выбросив тюки на партизанские костры и убедившись, что [37] груз принят, я повернул домой. Полет близился к концу. До аэродрома по времени оставалось минут десять лета. Теперь надо смотреть вперед во все глаза и не прозевать три направляющих огонька на своем аэродроме.

Но прошло десять минут. Земля оставалась непроницаемо черной. Что случилось? Неужели заблудился?

Не обнаружив никаких огней, дал условную ракету. Ответа не последовало. Начал барражировать взад-вперед, повторяя условный сигнал «Я — свой!». Но хоть бы искорка мелькнула на земле!..

Пришлось идти на запасной полевой аэродром. Он располагался километрах в тридцати от основного. Пока летел туда, землю стало затягивать облачностью. Вдруг вижу — внизу мелькнули три ровных огонька. Я быстренько убрал газ, стал снижаться. Но скоро погас один огонь, другой... Тьфу! Это по дороге шли грузовики и фарами освещали дорогу.

Я знал, что сейчас должны садиться еще несколько наших машин, и вскоре увидел их. Они тоже кружили с включенными бортовыми огнями, непрерывно сигналили, настойчиво требуя ответа с земли.

А видимость ухудшалась больше и больше. Иногда земля скрывалась совсем, лететь приходилось вслепую. Где же наш ночной старт?

Чуть в стороне взлетели две красные ракеты. Почему красные? По условию, основным сигналом в эту ночь была зеленая ракета. На всякий случай я подвернул к тому месту. Сквозь облачную пелену различил огоньки, похожие на светящееся Т. Снизившись до бреющего, прошел над этим посадочным знаком и понял — это был устроен ложный аэродром для фашистских летчиков.

Так и не найдя огней запасной площадки, я опять полетел к своему основному аэродрому. Подумал, если уж погибать, так у своих. На западной стороне летного поля там протекала речушка. Ее-то я и увидел на свое счастье, когда на мгновение зажег бортовые огни и отблеск их отразился в воде. Вдоль этой речушки шла довольно широкая дорога. Я понял, что раз нам посадку не разрешали, значит, аэродром бомбили. Оставалась надежда на эту дорогу. Хоть и рискованно, но на нее можно сесть.

Делаю несложный расчет, захожу на посадочный курс, сколько могу гашу скорость, выбирая ручку на [38] себя. Как ни было темно, но дорога была все же светлей совсем черных кустарников и травы на обочине. Мучительно жду, когда машина коснется земли. У летчиков, как известно, самая опасная встреча — это с землей-матушкой. Неужто она не пощадит?

Планирование тянется бесконечно долго. Вдруг промажу, пройду поворот и тогда с ходу врежусь в землю?! Сердце прыгает как у овечки. Кому охота так нелепо, за здорово живешь, принимать смерть? Чувствую, сжал зубы так, что занемели скулы. И тут колеса толкнулись о землю, самолет малость взбрыкнул «козлом», но быстро опустился на три точки, плавно покатился вперед. Я выключил зажигание.

И вот здесь-то услышал характерный надрывный гул немецких ночных истребителей. Они рыскали высоко в небе, искали наши посадочные площадки. Когда работал мой мотор, я не слышал этого гула. Его слышали с земли и поэтому не зажигали для нас фонарей. «Мессершмитты» летали и над запасной площадкой. Стало быть, там тоже молчали. Да и что, собственно, аэродромной службе оставалось делать?

Прилетев на свой аэродром, я узнал о том, что мои товарищи начали готовиться к выполнению необычного и особо важного задания, нарушившего нашу привычную, размеренную жизнь.

Груз, которому не было цены

В историю боевых действий нашего полка это задание входило под кодовым названием операция «Дети».

Отгремела Курская битва, наступил коренной перелом в войне. Но на временно оккупированной территории Советского Союза оставались миллионы семей — без крова, без средств к существованию. Скот и имущество разграблены. Предчувствуя неизбежный конец, остро нуждаясь в рабочей силе, гитлеровцы начали массовый угон людей в Германию. Одновременно силясь разгромить партизанское движение, они прибегли к неслыханным зверствам против мирного населения. Крошечный факт из тысяч — в одном только селе знакомого нам Себежского района фашисты заживо сожгли [39] 250 человек, 520 — угнали в рабство, много людей утопили в глубоком озере Себеж.

Особенно сильно этот акт вандализма ударил по детям. На них гитлеровцы устраивали настоящую охоту. Дети разбегались по лесам и пепелищам. Иные набредали на партизан, большинство же гибло от голода и холода.

Калининский штаб партизанского движения предпринял попытку в глухих лесах и болотах на стыках гитлеровских армий из групп «Север» и «Центр» отыскать проходы через линию фронта, чтобы вывести жителей и детей. Но это не удалось — всюду разведчики натыкались на сплошную оборону.

Тогда штаб радировал всем секретарям подпольных райкомов и комиссарам партизанских бригад: дети — будущее России, война идет за их жизнь и свободу, ни один ребенок не должен погибнуть, надо сделать все, что в наших силах, и все, что сверх сил, чтобы воспрепятствовать угону их в рабство. Особо подчеркивалось: считать спасение детей главнейшей боевой задачей.

В Центральном штабе партизанского движения были выработаны конкретные предложения по эвакуации детей с оккупированных территорий в советский тыл. Они-то и легли в основу воздушной операции, которую одобрил Государственный Комитет Обороны. Для этой цели, несмотря на острую нужду в самолетах, выделялось несколько полков Гражданского воздушного флота.

Один из них — наш 13-й отдельный — полностью переключался на эту работу.

Как я уже говорил, ночные полеты в тыл врага, да еще с посадками на сомнительных во многих отношениях партизанских площадках, вообще представляли собой исключительную трудность. Не каждый пилот поначалу мог их выполнить. Такой полет требует от летчика совершенного мастерства. Поэтому из полка выбрали двадцать экипажей, прошедших дополнительную тренировку слепого самолетовождения и ночных полетов в боевых условиях. Одно дело просто возить партизанам цинки с патронами, крупу, сухари и махорку, брать из отрядов раненых или захваченные в гитлеровских комендатурах ценные документы, а другое — вывозить детей. Мы сажали свои самолеты на лесные прогалины, когда глушили мотор, часто слышали лай немецких овчарок и автоматную стрельбу: очень не любили гитлеровцы, когда у них под носом приземлялись русские [40] самолеты, а после этого партизаны дрались еще упорнее и злее.

Мы привыкли рисковать... Теперь же надо было исключить всякий риск.

Воздушную операцию «Дети» должны были осуществлять три звена по семь-восемь самолетов, которыми командовали Сергей Борисенко, Иван Суницкий и я.

Сначала требовалось провести разведку. Меня в полку считали везучим, поэтому и послали первым. Я полетел на санитарной машине с закрытой и вместительной задней кабиной.

Низкая облачность прижимала мой самолет к земле. Кажется, машина достает до кромок туч верхней плоскостью. Вокруг сплошная тьма. Лишь на приборной доске помигивают зеленые стрелки фосфоресцирующих приборов — держись, мол, старина, все будет в порядке.

Стрелка компаса словно приклеилась к цифре 270. Лечу строго на запад. Покачивается, наталкиваясь на воздушные ухабы и кочки, мой По-2 — добрая фанерно-перкалевая машина. Винт разрезает тугой воздух, сырой ветер обдувает лицо, и очки то и дело покрываются каплями влаги. Левая рука лежит на секторе газа, правая держит ручку управления. Ноги — на педалях, пристегнуты кожаными ремешками. Все как полагается. Непривычно только задание — на обратном пути вывезти детей...

Седляревич направил меня в район расположения бригады Гаврилова. Близ деревни Лиственки партизаны подготовили посадочную площадку.