как высокая должность сделала тебя эталоном. Она дала права не только на требовательность, почет, уважение. Это еще и тяжелая «шапка Мономаха». Генерал — не только большое звание, но и ноша. А

ношу нельзя не соизмерять с силой плеча.

Есть в домашнем кабинете Михаила Петровича своеобразное справочное пособие по его летной

биографии — на одной из стен размещено несколько десятков безупречно собранных макетов самолетов.

[146]

Внушительная экспозиция на всю стену. Самое почетное место на этом параде авиационной техники

отведено, конечно же, грозному Ил-2. Самолеты переходят от прямого тихоходного крыла на косое, потом

до полностью отклоненного назад, которое превратило машину в стремительную крылатую ракету.

Дальше идут самолеты с переменной стреловидностью крыла, которая превращает одну машину в

несколько совершенно непохожих друг на друга летательных аппаратов.

На вопрос, сколько типов самолетов освоил, на каких боевых машинах летал, Михаил Петрович ответил:

— Проще будет, наверное, ответить, на каких не летал.

Начал с самолетов довоенных и военных лет. Потом на листе бумаги выстроился длинный столбец

наименований самолетов и вертолетов самых различных типов. На каких только крылатых и

винтокрылых машинах не летал, кому только не передавал он свое умение! Практически на всех

серийных машинах ВВС — от «небесных тихоходов» до реактивных и сверхзвуковых ракетоносцев.

Почти сорок лет пишет свою летную биографию Михаил Петрович Одинцов. И как пишет! Если уж

садился этот мастер в кабину боевой машины, то выжимал из нее до конца все огромные энергетические

возможности, которые она имела. Почти половина этой биографии — в генеральском звании. Поистине

— крылатый генерал! Много это или мало? Наверное, много, особенно если учесть рубцы от фронтовых

ран и множество мелких осколков, которые поселились в его теле еще в июле сорок первого года, если не

покинул он кабину сверхзвукового ракетоносца и тогда, когда жизнь перевела его через

пятидесятипятилетний порожек, на шестом десятке лет [147] продолжал летать по самым сложным

заданиям. Дважды в жизни пережил он приговоры придирчивых медиков: «Летать нельзя!» Вот она, неугасимая жажда дела и знаний, неукротимое трудолюбие, великое желание постичь неизведанное, высокая ответственность за порученное дело!

На аэродромах округа часто звучала фраза: «Сам командующий летает сегодня». И в этом уважительно

сказанном летчиками, инженерами, техниками и механиками слове «сам» отражалось многое. И то, что

речь идет об одном из самых авторитетных летчиков, и то, что условия в этот день или в ту ночь были

особенно сложными, с «железным» минимумом погоды, когда летать могут только мастера.

Да, у них были все основания восхищаться и гордиться своим командующим. И тем, что он летчик-

снайпер, мастер перехватов, и тем, что командир толковый. Именно о таких говорят, что человек на своем

месте.

Не особенно щедрые на эмоции летчики, проведшие многие сотни часов в небе, сразу поняли, что не мог

их командующий жить вне аэродромов. Как только представлялась возможность, мчался туда, где от

грохота турбин сотрясается небо и земля, где сильные, крепкие люди подчиняют себе скорость, высоту, стихию. Великую радость доставляют ему мгновения, когда он вновь может ощутить под ногами тепло и

гладь разогретого солнцем и форсажным пламенем бетона, окунуться взглядом в бездонную синь

аэродромного неба, коснуться ладонью горячей после полета обшивки самолета.

Михаил Петрович всегда стремится испытывать себя на самом-самом: если уж перегрузки — так

предельные, если скорости — так рекордные, если высоты — так недосягаемые. Подобный максимализм

может дать только истребитель. Так даешь истребитель [148] генералу! Как и в юности — все до

крайностей! На истребителе второго, затем третьего поколения генерал Одинцов, будучи командующим

авиацией округа, познал радость полета на огромных скоростях, побывал на динамическом потолке, куда

машину забрасывает инерция разгона, освоил ближние и дальние ракетные бои, методы свободного

поиска.

Случалось, конечно, всякое и в мирное время за десятки лет летной работы. Бывало немало ситуаций, в

которых мужество и выдержка подвергались суровому испытанию. Это закаляло волю, укрепляло

готовность к любым испытаниям в воздухе и вместе с тем воспитывало разумную осторожность —

точное выполнение документов, регламентирующих летную работу, взыскательный самоанализ, умение

предусмотреть любые неожиданности в воздухе, внутреннюю готовность к грамотным и решительным

действиям в критических ситуациях. Всяко приходилось. Но вот чего не было, так это отказов и аварий.

В особые случаи, правда, попадал, но создавал их сам — по молодости, по неопытности. Выходил из них

удачно, проявив выдержку и хладнокровие. Потому и любил наставлять молодых: «Каждый полет, даже, казалось бы, самый простой, всегда экзамен. Небо в любую минуту может устроить нам проверку на

мастерство, крепость нервов».

И такой сюрприз оно однажды устроило генерал-лейтенанту авиации Одинцову. Пришли минуты, в

которых сказался весь его трудный пилотский опыт.

* * *

...Подниматься рано и ехать на полеты давно стало для Михаила Петровича делом обычным. Особенно

когда в жизнь входил новый самолет. А тогда предстояло освоить необычную машину — с

изменяющимся в полете крылом, с непривычными формами. [149] В то утро отъезд на полеты у него был

в четыре утра. На аэродроме прошел медосмотр. Позавтракал. Все в обычном порядке.

Удивительно приветливым выдалось то солнечное, по-осеннему свежее утро в разгар «бабьего лета».

Золото листьев берез, багрянец на трепещущих осинах. Над аэродромом свежий ветерок проносил

волнующие запахи влажной осенней земли Подмосковья. Погода выдалась по видимости, как говорят

летчики, «миллион на миллион».

Под стать погожему дню были настроены и люди. Они любили полеты, когда вместе с ними «летал на

себя» и их командующий, учился, чтобы учить. С каким-то особым боевым задором проносились мимо

СКП острокрылые истребители-перехватчики как бы с прижатыми к фюзеляжу крыльями. Грянет

раскатом, сверкнет и ударит в бетон форсажное пламя, и вот уже впереди всего этого несется молнией

над бетонкой стройный прогонистый силуэт ракетоносца. Еще мгновение, и он круто, разрывая с треском

пространство, свечой вонзается в небо. Усердно трудились, поглядывая ввысь, прислушиваясь, ожидая

возвращения ушедших в полет, те кто оставался на земле. Воздух над аэродромом раскалывался от

грохота турбин. Невольно пришли на память слова поэта-авиатора Василия Пономаренко:

Аэродром ведь тоже поле,

Оно для всходов не мертво:

Там сеют смелость,

Труд и волю,

А пожинают мастерство.

Когда Михаил Петрович зашел в высотный домик, солдат уже держал в руках его специальный костюм.

Рядом другие летчики натягивали на себя зеленые [150] хитросплетения шлангов и трубок. Руки

торопливо застегивали молнии.

Через несколько минут, в стальном гермошлеме, с поднятым толстым стеклянным забралом и высотном

одеянии похожий на инопланетянина, генерал Одинцов поднялся по стремянке в кабину. Привычно сел, как впаялся, в пилотское кресло-сиденье. Всякий раз в эти минуты у него было такое ощущение, будто он

срастается с машиной и все его движения и усилия передаются ей. Вот и теперь загудели, зажужжали

электродвигатели гироскопов, других агрегатов, в наушниках появился треск, сквозь который пробивался

голос руководителя полетов.

— Сто первый готовность занял! — доложил он на командный пункт и положил палец на кнопку

«Запуск».

В наушниках раздался легкий щелчок. Михаил Петрович напрягся, хотя фонарь кабины и отсек его от