— Мой господин ждет тебя после утренней молитвы.

Когда он вошел в диван, тот был уже полон: истцы, просители, придворные, посетители всякого рода и среди них студент со шрамом, явившийся за новостями. Стоило Омару переступить порог, как кади уже приветствовал его, призывая и других последовать его примеру.

— Добро пожаловать имаму[12] Омару Хайяму, человеку, с которым никто не сравнится в знании обряда, завещанного нам Пророком, несравненному, непререкаемому авторитету в вопросах веры.

Посетители один за другим поднимались со своих мест, кланялись и приветствовали его почтительными словами. Омар исподтишка наблюдал за Рассеченным, чье лицо расплылось в неком подобии улыбки, тогда как на самом деле его душило возмущение. Абу-Тахер пригласил Омара занять место по правую руку от себя, заставив прочих подвинуться, после чего заговорил:

— С нашим выдающимся гостем случилась неприятная история. Вчера вечером он, ученый, почитаемый в Хорасане, Фарсе и Мазандаране, желанный гость любого из городов, любого из правителей, подвергся нападению на улицах Самарканда!

Поднялся шум, раздались возмущенные возгласы, кади выждал некоторое время, а затем жестом успокоил собравшихся:

— Мало того, на базаре чуть было не разгорелся бунт. И это накануне приезда нашего глубокочтимого Насер-хана, Светила Царства, которого мы уже сегодня ожидаем из Бухары, если на то будет воля Господа! Не мыслю себе, что было бы, не разгони мы толпу. Говорю вам, многие головы полетели бы с плеч!

Он сделал паузу, чтобы перевести дух, усилить впечатление от сказанного и дать страху поселиться в сердцах собравшихся.

— К счастью, один из моих давних учеников, здесь присутствующий, узнал нашего выдающегося гостя и предупредил меня. — Он указал на Рассеченного и попросил того встать. — Как ты узнал имама Омара?

В ответ послышалось нечто невразумительное.

— Громче! Наш дядюшка в летах не слышит тебя! — громогласно повелел кади, указав на белобородого старца слева от себя.

— Нашего выдающегося гостя я узнал по его красноречию, — с трудом выдавил из себя Рассеченный, — ну я и поинтересовался, кто он, прежде чем вести его к кади.

— Ты хорошо поступил. Если бы вспыхнул бунт, пролилась бы кровь. Пойди сядь рядом с гостем, ты это заслужил.

Пока Рассеченный с лживо-покорным видом шел по залу, Абу-Тахер шепнул Омару:

— Пусть он и не станет твоим другом, зато теперь не сможет прилюдно нападай на тебя. — И громко, на весь зал, вопросил: — Могу ли я надеяться, что, несмотря на все, что он перенес, Омар-ходжа не будет думать о Самарканде дурно?

— То, что произошло вчера вечером, уже забыто. Вспоминая об этом городе, я буду видеть совсем иной его образ, образ одного замечательного человека. Я говорю не об Абу-Тахере. Лучшая похвала, которой может удостоиться кади, это похвала не его достоинствам, а прямоте тех, за кого он в ответе. Так вот, в день моего приезда лошак мой с трудом одолел последнюю возвышенность, за которой уже виднелись Кишские ворота, и только я слез с него, как ко мне подошел незнакомец.

«Добро пожаловать в наш город, — проговорил он. — Есть ли у тебя здесь родные, друзья?»

Я отрицательно помотал головой и поостерегся останавливаться, боясь, что он окажется разбойником, попрошайкой или просто навязчивым человеком. Но он снова заговорил:

«Пусть моя назойливость не пугает тебя, благородный человек. Мой хозяин приказал мне встречать здесь любого, кто въедет в город, чтобы предложить ему гостеприимство».

Человек этот, судя по всему, был скромного достатка, но одет опрятно и не лишен хороших манер. Я последовал за ним. Вскоре он открыл массивную дверь, я переступил порог и оказался в коридоре со сводчатым потолком, который вел во двор караван-сарая с колодцем посередине. Двор был заполнен вьючными животными и занятыми своими делами людьми. По всему его периметру шло двухэтажное строение с комнатами для постояльцев. Человек сказал:

«Можешь оставаться здесь сколько хочешь, одну ночь или несколько месяцев. Тут ты найдешь кров и пищу, а также корм для скотины».

Когда же я поинтересовался платой, он обиделся:

«Ты гость моего хозяина».

«А где же сам великодушный хозяин? Я желал бы поблагодарить его».

«Тому уж семь лет, как его не стало, но он оставил мне сумму, наказав полностью потратить ее на гостей Самарканда».

«Могу я знать, как звали твоего хозяина, чтобы хотя бы рассказать о его благодеяниях?»

«Один Всевышний заслуживает твоей благодарности. Обращайся к Нему, а уж Он будет знать, кто этот благодетель».

Несколько дней оставался я в гостях у этого человека. Уходил, возвращался, меня всегда ждали изысканные яства, а за моим лошаком ухаживали лучше, чем это сделал бы я сам.

Омар оглядел присутствующих, словно ища отклика на свой рассказ. Но, странное дело, поведанная им история не вызвала ни в ком ни восхищения, ни удивления. Видя его замешательство, кади проговорил:

— Множество городов претендует на звание самых гостеприимных из всех исламских городов, но лишь Самарканд заслужил чести так именоваться. Насколько мне известно, никогда ни один путник не платил здесь за кров и пищу, некоторые семьи даже разорились на этом. Но похвальбы от самаркандцев ты не услышишь. В городе более двух тысяч питьевых фонтанчиков из глины, меди, фарфора, ты мог заметить их повсюду, они доступны всем и всегда полны свежей воды. Неужели ты думаешь, что кто-то один мог начертить на них свое имя, чтобы принимать благодарность?

— И впрямь нигде не встречал я подобной щедрости. Но позвольте задать вопрос, который не дает мне покоя.

— Догадываюсь, о чем ты хочешь спросить: как люди, столь высоко ставящие добродетель гостеприимства, могут допускать то, что случилось вчера с тобой?

— Или с несчастным стариком Долговязым Джабером.

— Отвечу тебе одним словом: из страха. Любая жестокость здесь порождена страхом. Нашу веру со всех сторон осаждают: карматы из Бахрейна, имамиты из Кума, жаждущие отмщения, семь десятков сект, румы[13] из Константинополя, неверные всех, мастей, но более всего исмаилиты[14] из Египта, чьи адепты наводнили Багдад и проникли даже в Самарканд. Никогда не забывай, чем являются наши исламские города — Мекка, Медина, Исфахан, Багдад, Дамаск, Бухара, Мерв, Каир, Самарканд: оазисами, всегдашними заложниками песчаных бурь, которые вмиг могут быть превращены в пустыню, стоит отнестись к ним с небрежением. — Бросив взгляд в окно, кади опытным глазом определил время и поднялся. — Пора встречать нашего повелителя — И хлопнул в ладоши: — Пусть нам принесут чего-нибудь на дорожку!

У него вошло в привычку запасаться в дорогу изюмом; приближенные и гости подражали ему. Слуги внесли огромный медный поднос с горкой светлого изюма и обнесли каждого.

Когда очередь дошла до Рассеченного, он протянул свою горсть Хайяму:

— Ты, конечно, предпочел бы, чтобы виноград был тебе предложен в виде вина.

И хотя он говорил негромко, словно по волшебству наступила тишина — затаив дыхание, все ждали, что ответит Хайям.

— Хочешь выпить, с умом выбирай виночерпия и того, с кем собираешься разделить удовольствие, — прозвучало в ответ.

Рассеченный слегка возвысил голос:

— Я-то и капли в рот не возьму, потому как хочу попасть в рай. А ты вроде не очень-то туда стремишься.

— Провести целую вечность в компании с поучающими тебя трезвенниками? Нет уж, благодарю покорно, Господь уготовил нам иное.

На этом их обмен колкостями пресекся. Омар поспешил на зов кади:

— Не помешает, если горожане увидят, как ты скачешь на лошади рядом со мной, это сгладит впечатление от вчерашнего.

В собравшейся на подступах к резиденции толпе Омару показалось, что в тени грушевого дерева мелькнула та, что взяла у него вчера из рук орешки. Он попридержал кобылу, пытаясь разглядеть ее, но Абу-Тахер скомандовал: