Ведьма, причитая, провела гостью в комнату, где было почти светло от горящих свечей в затейливом двухсвечнике и очень тепло из-за пышущей жаром русской печки.

Вот тогда-то Милка осмотрелась и сообразила, что изнутри изба гораздо больше, чем должна быть. Представьте себе — помещение метров пять в длину и столько же в ширину, правда, без окон, но с двумя дверьми, ведущими неизвестно куда, не считая той, через которую вошли, с высокими потолками и минимумом обстановки. Тяжелый стол и табуретки, пара низко висящих полок с посудой, да не абы какой — большие тарелки с затейливой вязью по краю, тяжелые серебряные кубки, украшенные пестрыми камешками, искусно сплетёнными в узорные рисунки. Кто, интересно, из них пьёт? А вот и объяснение — на стенах, обшитых деревом, во всём многообразии были представлены картины со сценами из благородной жизни: поединки на мечах, светский приём у короля, посвящение в рыцари, битва с драконом.

Около последней Милка задержалась надолго. Картина дышала напряжением боя — казалось, что и человек, и дракон сейчас оживут — воздух наполнится трубным рёвом, лязгающим звоном металла о не менее прочную чешую, сияющую всеми цветами радуги, запахом мужского пота и гарью от палящих выдохов потрясающей мощи.

— Теперь уж никого ни осталось, ни баронов, ни драконов, — грустно произнесла неслышно подошедшая старуха, — только это. А какое было время…. Сейчас мало уже кто помнит.

— Драконов? — переспросила девушка, ничего не понявшая из туманной фразы.

— И драконов тоже. — Старуха протянула девушке стопку сложенного белья, — переодевайся. Помыться можешь в сенях.

Милка с сомнением оглядела свои измазанные и мокрые до колена джинсы, разодранную на рукаве куртку и решила не сопротивляться навязчивому сервису. Развернула хламиду, похожую на ту, что была на хозяйке, брезгливо принюхалась. Удостоверившись, что она чистая, она стянула с себя куртку и вопросительно уставилась на старуху. Не раздеваться же при ней!

Старуха понимающе кивнула и удалилась. Девушка со вздохом облегчения сбросила с ног изрядно пропотевшие кроссовки, расстегнула ремешок бесполезных здесь часов, аккуратно свернула верхнюю одежду, решив постирать при случае. Оставшись в кружевных трусиках, неловко натянула непривычное облачение. На пол что-то глухо шлепнулось.

Милка наклонилась, вслепую пошарила под ногами и уставилась на замысловато сплетенную верёвочку. Это упало? Непохоже, верёвочка-то совсем лёгкая, хотя…

Она придвинулась поближе к колеблющемуся огню свечей, рассматривая заметно потяжелевшую верёвочку. Среди длинных пушистых ворсинок, похожих на шерсть, отсвечивали холодом металла серебристые нити, оплетающие пластичную сердцевину с неровными выпуклостями, словно пытаясь сберечь её от чужих циничных касаний. Милка вспомнила бабулин стародавний футляр — точно так же жесткий каркас был обтянут мяконьким васильковым плюшем, изрядно вытертый тысячами прикосновений, и служил для хранения драгоценных очков, которые так и норовили разбиться. Сами по себе, конечно! Но в любом случае странная…. Верёвочка? В руке, пытаясь вырваться, извивалась пятнистая змейка, пытаясь дотянуться раздвоенным языком до желанной плоти. Милка, тоненько взвизгнув, торопливо отбросила мерзость подальше.

Ведьма тут же материализовалась рядом:

— Что кричишь?

— Там змея! — выдохнула девушка, тыча пальцем в сторону предположительного пребывания коварной гадины.

— Где? — старуха, кряхтя, наклонилась и протянула Милке серебристую цепочку-змейку. — Это твоё.

— Нееет, — она протестующее замахала руками, — не моё, зачем?

Бабка не стала слушать, сунула ей цепочку, и, развернувшись, сгребла Милкину одежду.

— Не надо, я сама потом постираю, — сказала девушка вслед, а хозяйка, недолго думая, отодвинула заслонку печки и одним махом зашвырнула туда грязный ворох. У Милки подкосились ноги от неожиданности, и она грузно плюхнулась на табуретку. Радикальный способ решать проблему испачканного белья. Вот только где брать новое? Что, так и ходить всё время в этих обносках?

Ведьма недолго поворошила кочергой догорающие бездымным пламенем вещи, продвинула подальше в огонь не желающие гореть кроссовки и, захлопнув дверцу, извлекла сверху увесистый горшок:

— Проголодалась, поди, — гостья молча кивнула, — ну, так садись за стол.

— Вам помочь?

— Сама управлюсь, садись, дважды не приглашаю, — она споро метнула на стол деревянные тарелки, открыла исходящий паром горшок, сунула Милке деревянную же ложку и, наложив в тарелку ароматную кашу, принялась её уплетать. Девушка покосилась на полку с серебряной посудой и понимающе хмыкнула, мол, не про меня честь, не баронесса и даже не драконица. Старуха, увлеченно чавкая, намека не поняла. Милка осторожно понюхала кашу, пахнущую какими-то незнакомыми травками. От духовитого запаха знакомо засосало в животе, и она с непривычной жадностью набросилась на еду.

— Дарья-травница меня кличут, — как бы промежду прочим сообщила ведьма, не отрываясь от трапезы, — помогаю всем, у кого ума хватит меня найти и через защитный круг пройти. А коль прошел, значит, и впрямь нужда заставила, тогда я о землю разобьюсь, но помощь окажу. Правда, желающих не очень много…

Она хитренько захихикала, вспомнив нечто очень занимательное:

— Видела, как ведьмин круг на чужих реагирует?

— Как? — отвлечённо поддержала разговор Милка, напряженно думая о том, как же все-таки найти дорогу домой.

— Кто факелом горит, кого просто на мелкие кусочки раздирает и ветром размётывает. Любо-дорого посмотреть, никаких ярмарочных комедиантов не надобно. А, ты ж не видела! Ну, посмотришь ещё, редкий месяц без смельчаков обходится, знают же и всё равно напролом прутся.

Милка даже есть перестала:

— Я что ж, здесь вечность буду? Я домой хочу! — по щеке предательски сползла слезинка.

— Не знаю, — вдруг посерьёзнела старуха, — я тебя не слышу.

— А как же вы со мной разговариваете? — удивилась девушка.

— Не то говоришь, — Дарья досадливо поморщилась, — откуда ты такая взялась, народ всё больше подготовленный приходит, грамотный, приключений ищет.

— Меня вампир сюда привел, — Милка уже рыдала в голос, — кучу советов дал по пути, а я домой хочу, домой!

— Надевай, — старуха указала на цепочку, сиротливо лежащую на краю стола, — посмотрим.

— Я не хочу, — девушка, протестуя, выставила вперед ладони, — она опять в змею превратится.

— Надевай, — прикрикнула на неё Дарья, не тратя времени на уговоры.

Милка опасливо взяла заметно потеплевшую цепочку, поискала защелку-замок, не найдя, просто приложила к шее. Обжигающая боль, скользнув по коже, сомкнулась в кольцо. Удушающий захват перехватил горло, дыхание на секунду сбилось, страх сжал свинцовый лапой сердце, в глазах померкло. Девушка, издав беззвучный крик, выгнулась дугой и рухнула навзничь. Последнее, что она увидела перед падением, было изумлённое лицо Дарьи-травницы.

Очнулась Милка уже на постели, застланной тканым покрывалом, торопливо ощупала шею. В ямочке между ключиц уютно устроился округлый камешек, от него в обе стороны расходились другие, поменьше. Верёвка-цепочка превратилась в ожерелье с неровно обработанными бусинами — одни совершенно гладкие, другие с острыми краями, неприятно царапающими кожу. Девушка попыталась нащупать застёжку — ей хотелось сбросить с себя эти чертовы бусы — не нашла, будто металлическая нить с нанизанными на неё камешками была цельной, без всякого намёка на пайку или узелок. Потерзав ожерелье, безуспешно пытаясь от него избавиться, Милка только и сумела, что растереть шею до крови.

— Дарья, — выйдя в большую комнату, несмело обратилась она к старухе, которая сидела на маленькой скамеечке, спиной прислонившись к печи, и напряженно о чём-то думала, — а как мне его снять?

Дарья встала, приобняла гостью за плечи и развернулась вместе с ней к мутноватому зеркалу:

— А никак, — зеркальный двойник старухи вытянул из ворота рубахи почти такое же ожерелье. Только в Милкином центральный камень — крупная кроваво-красная капля — пульсировал в такт биению сердца, остальные слабо светились, каждый на свой лад, как разноцветная гирлянда но новогодней ёлке. Девушка буквально уткнулась носом в стекло, стараясь разглядеть камни — вот оранжево-красный сердолик, а вот — черно-белый оникс с хорошо различимым рисунком на плоском срезе. Милка, будучи большим любителем самоцветных радуг, присмотревшись, распознала розовый родонит, небесно-голубую бирюзу, мерцающий зелёными искрами авантюрин, молочно-белый лунный камень (почему-то в ожерелье его было больше всего), фиолетовый аметист, пестроцветную яшму, прозрачный горный хрусталь и, конечно же, черный обсидиан, отливающий серебристо-перламутровым блеском. Казалось, камни нанизывались на нить без учёта их количества и величины, но гранатовый камень альмандин был один-единственный, в центре.