— До этого дня она только знала обо мне. Ни фамилии, ни имени. А в тот день где-то добыла мой адрес. Хотела идти ко мне… В райком. Он и не выдержал — ударил. Дальше вы знаете.

Дальше он знал. Вот и «сообщу» легло в дело, как последний патрон в ствол винтовки.

— У вас какая семья?

— Я и ребёнок.

— Ребёнок… чей?

— Его. — И она опять покрылась рубиновой краской.

Пожалуй, стоит позавидовать мужчине, которого любит женщина с милой способностью краснеть.

— Что говорить? Любим мы друг друга — вот и весь сказ.

Она считала, что любовь объясняет всё. Рябинин тоже так считал, ему оставалось только увязать любовь с уголовным кодексом.

— Скажите, — задумчиво спросил следователь, — почему же Ватунский, умный, сильный, влиятельный человек, не развёлся с женой?

И Рябинин сразу увидел, что куда-то попал, что-то задел. Новикова даже отвернулась от него.

— Мы и так часто виделись.

— Это не ответ.

— Не хотели создавать семью.

— А это неправда. Вы же не умеете врать.

— Нет, умею! — вспыхнула она и повернулась к нему лицом.

Рябинин рассмеялся — так это получилось у неё непосредственно. Новикова вдруг тоже улыбнулась.

— Вы же знаете, что это зависит от мужчины.

— Вот теперь ясно.

Рябинин отстучал протокол. Новикова подписала и спросила:

— Вы-то верите, что он не хотел убивать?

— Конечно верю, что не хотел. Убивают ножом, топором, из пистолета, а умышленно так не убивают.

Она уже встала и хотела уходить, но всё ещё переминалась у двери. Рябинин знал, что многие свидетели так же неохотно уходят, как и неохотно являются по вызову. Уж если пришёл, то хочется поговорить с этим загадочным следователем, который в детективах так ловко разделывался с человеческой психикой. Новикову сейчас наверняка интересовал не следователь, а судьба Ватунского.

— А вы мне всё рассказали? — вдруг спросил Рябинин.

— Всё! — она гордо вскинула голову, но в её синих глазах застыла напряжённость.

И тут же вышла, буркнув «до свидания». Гордая женщина, но любовь и должна быть гордой. У Рябинина осталось такое же чувство, как от допроса Ватунского, — верил ей, хотел ей верить, но она чего-то недоговаривала.

На второй день прокурор вызвал Рябинина сразу: он ещё и гирю не успел выжать, только пришёл.

Семён Семёнович Гаранин сидел за столом, подперев рукой лобастую голову, как старушка в окне. В углу с какой-то бумажкой приткнулся Юрков.

— Ну, Сергей Георгиевич, дело Ватунского заканчиваете? Что там у вас вырисовывается?

Прокурор был в хорошем настроении, это выражалось в крайнем добродушии. Только непонятно, зачем без дела сидел Юрков, теребя лист бумаги.

— В принципе всё сделано, — ответил Рябинин. — У Ватунского была другая женщина. Из-за неё он поссорился с женой, ударил и убил — неосторожное убийство.

— Почему убийство? — спросил прокурор. — Он же не предвидел и не мог предвидеть смертельного результата, а?

— Я считаю, что если сильный мужчина, спортсмен, бьёт женщину с большой силой в лицо, то он должен предвидеть результат.

— А что вы думаете, Анатолий Алексеевич? — обратился Гаранин к Юркову.

Вот зачем тот сидел, теребя лист бумаги. Прокурору нужна моральная поддержка, — значит, разговор будет длинным и серьёзным.

— Семён Семёнович, по-моему, Сергей прав, тут неосторожное убийство. Здоровым кулаком, что есть силы. У женщин мордочки хрупкие. Да и вес разный.

Юрков знал, для чего он позван, и Рябинин физически чувствовал, как тяжело ему не соглашаться с прокурором. Уж лучше бы он поддакивал, оправдывая своё присутствие, а не лез против своего характера. Рябинин не ценил этих потуг, как не ценят фальшивых бриллиантов.

Гаранин помолчал, рассматривая Рябинина маленькими чёрными глазами, запавшими в пухлые складки кожи.

— Если всё сделано, почему вы не кончаете следствие?

— Не хватает точки над «и».

— Чего не хватает?

— Последнего аккорда.

— Так…

— Не хватает последнего штриха.

Юрков перестал мять бумажку и поднял голову. Рябинин знал, что сейчас немного озорничает.

— Не хватает последнего мазка.

— Пошучиваете, Сергей Георгиевич? — усмехнулся прокурор, и эта усмешка слизнула добродушие. — Я знаю, вы шутник. В книге уходов расписались, что уехали в Организацию Объединённых Наций. Ездили?

— Далеко, — улыбнулся Рябинин.

— А вчера расписались, что поехали в Главсин… Главсинхрофазотронсбыт. Я проверил, такой организации нет.

— Их пока не сбывают, — подтвердил Рябинин и вздохнул.

— Кого не сбывают?

— Синхрофазотроны.

— Так. Ну и что ещё скажете?

— Семён Семёнович, не хватает подробного, человеческого рассказа Ватунского… И вообще — не хватает чего-то.

Чего не хватает — объяснить трудно, потому что следователь не только знает уголовное дело, но и чувствует его, как мать ребёнка. У Рябинина была схема преступления, каркас, ничем не обросший. Дело походило на сухое дерево.

— Это всё литературщина, — уловил прокурор рябининскую мысль. — Как вы собираетесь его кончить?

— В суд, — ответил Рябинин и сразу понял, зачем его вызвали.

— В суд, — согласно кивнул прокурор. — А почему в суд? — тут же удивился он.

— А куда же?

— Вы не горячитесь, — предупредил Гаранин.

— Я и не горячусь, — сказал следователь, потому что и правда пока не горячился.

— Будете горячиться… Скажите, Ватунский положительный человек?

— Бесспорно, — подтвердил Рябинин и опять понял, к чему всё это.

— Значит, положительный человек с блестящими характеристиками… А с другой стороны, главный инженер огромного комбината, — торжественно объявил Гаранин.

— И что? — наивно поинтересовался Рябинин.

— Зачем же его в суд?

— А куда же?

— Анатолий Алексеевич, — опять прибег прокурор к Юркову, — как вы считаете?

— Я бы это дело прекратил, — сразу заявил Юрков, и Рябинин ему поверил: он прекратил бы, прекратил сам, по убеждению.

— Ты же сам сказал, что есть состав преступления, — вяло напомнил Рябинин.

— Состав есть, но он не преступник.

— Ты хочешь сказать, он не рецидивист. Но он преступник, коли есть состав.

Гаранин не зря советовал не горячиться, — Рябинин мог вспыхнуть как бензин. Он слушал прокурора и Юркова, но воля сделалась дряблой. Видимо, даже для воли нужна уверенность в целесообразности действия. Рябинин подумал, что, наверное, не было героев, которые бы не верили в пользу своих подвигов. Что толку убеждать Гаранина, когда он уже всё решил? Да если бы Рябинин сейчас доказал, что Ватунский убил ещё двух женщин, мнение прокурора не изменилось бы. Оно было даже сильнее тонкой книжечки в жёстком переплёте с чётким названием «Уголовный кодекс РСФСР». Прокурор считал Ватунского «случайным преступником».

— Передайте дело Юркову, он и прекратит, — буркнул Рябинин, зная, что Гаранин на это не пойдёт: слишком очевидное влияние на следствие.

— Зачем же? — не согласился прокурор.

— Не прав ты сейчас, — обиделся Юрков. — Намекаешь, что я непринципиальный?

— Где уж там намекает, когда прямо говорит, — вздохнул Семён Семёнович.

— Это моё глубокое личное мнение, что таких людей судить не надо, — добавил Юрков, вдруг разгорячившись.

— Не волнуйся, Толя, я верю, что твоё мнение — личное и глубокое, — успокоил его Рябинин, нажимая на «личное и глубокое».

Это было непостижимо, как размеры Вселенной. Рябинин сталкивался десятки раз с людьми, у которых мнение начальника, или большинства, или соседа мгновенно переваривалось и поступало в голову с кровью в виде сахара, витаминов или чего ещё там — прямо молекулами и ложилось в ткань мозга, превращаясь в своё собственное, уже личное глубокое мнение. Они могли поклясться, что это не чужая мысль, и были бы правы. Мысль была чужой, пока шла к ним, но коснулась — и стала своей, собственной.

— Чего-то вы, Сергей Георгиевич, не понимаете.