— Он лгал! — Вскричала она чистым, полным отваги голосом. — Вот и еще одно проявление той мерзкой хвори, которая отравила его душу! Разве мог мой муж бросить свою жену? Разве мог Святой Аспект-Император оставить на погибель своих детей? Если он предвидел падение своей Священной Империи, то конечно укрыл бы свою жену и детей в безопасном месте!

Голос её прозвенел над каменным полом. А потом она увидела Вем-Митрити, своего визиря и чародея, ковылявшего в сторону пестрого сборища… черное с золотом облачение имперского Сайка комичным образом раздувалось ветрами, дующими с Менеанора.

— И это означает, что наш Господин и Пророк предвидел совсем другое! Что он предрекал нашу победу, и не сомневался в том, что Момемн переломит хребет фанимского пса — что могущественнейшая империя нашего времени переживет беду!

Тишина, слышен лишь ритмичный рокот боевых барабанов фаним… Однако в глазах окружающих теперь читается удивление и преклонение, решила она.

Она снова глянула на начальника Тайной службы, позволив ему на мгновение узреть её ужас. И едва слышно пробормотала. — Тебе известно, что происходит?

Тот покачал головой, посмотрел вдаль — на стены.

— Они разбили мои оковы на одну стражу раньше, чем ваши, Благословенная.

Повинуясь доброму, сочувственному порыву, она взяла его за руку.

— Теперь все мы должны быть сильными. Сильными и хитрыми.

Рыцари-инкаусти держались поодаль, наблюдая за происходящим с монументальной лестницы форума Аллосиум. Подняв руку, она поманила к себе их седобородого командира, Клиа Саксилласа. Мессентиец отреагировал неспешно, как подобало его статусу, не более того. После того как офицер приложился к её колену, она велела ему подняться и проговорила.

— Я убила вашего шрайю.

Не поднимая глаз от сандалии на ее ноге, благородно-рожденный ответил.

— Истинно так, Благословенная.

— Ты ненавидишь меня? — Спросила она.

Он посмел посмотреть ей в глаза.

— Мне так казалось.

Неровный бой барабанов вкупе с утомлением сделали её взгляд непреклонным. Офицер заморгал, потупился, скорее из страха, чем из почтения. И в этот самый момент она буквальным образом ощутила вокруг себя, над собой, перед собой…

Тень своего проклятого мужа.

— Ну а теперь?

Он облизнул пересохшие губы.

— Не знаю.

Она кивнула. — Отныне рыцари-инкаусти охраняют меня и моих детей, Саксиллас… И ты — мой новый экзальт-капитан.

Офицер промедлил долю сердцебиения, однако мгновение это открыло ей всю глубину его горя, и то, что он оплакивал своего шрайю, как оплакивал бы другой смерть возлюбленного отца.

— Расставь своих людей, — продолжила она. — Обеспечь охрану Имперского квартала.

Она замолкла под тяжестью — быть может, невозможностью — предстоявшего ей дела…

Мерно рокотали барабаны… предвещая ужасы Карасканда.

— А потом приведи из Ксотеи моего убийцу.

Дядя свят, свят, свят. Так-то брат! Дядя сдох, ох-ох!

Мысленные дурачества продолжались, однако голос не разделял его настроения. Он не одобрял подобные шутки.

Я чуял это в её взгляде… Он что-то сказал ей!

Но недостаточно! Фыркнул внутри его другой мальчишка. Ничего! Близкого! Совсем ничего! Ooх, скверный бросок, Дядя свят! Какая жалость! Скверный, скверный бросок! Теперь все счетные палочки — мои!

Если не вникать в подробности, Анасуримбор Кельмомас, божественный сын Святого Аспект-Императора, в данный момент ослабленный и больной благодаря злодеяниям вероломного и некогда любимого дядюшки, был всего лишь несчастным десятилетним ребенком. Пресный и неблагодарный Ларсиппус увлекал его по коридорам в дворцовый лазарет, попеременно рявкая наставления подчиненным и бормоча приторные утешения своему божественному подопечному.

— И у него было много-много помощников, — говорил худощавый спутник имперскому принцу, не удивляясь отсутствию реакции с его стороны. Дети пережившие нечто подобное тому, что выпало на долю этого ребенка, обычно не слишком хорошо слышали… А говорили еще меньше. — Он столь же коварен, как и жесток. Нам просто необходимо очистить тебя, найти следы его прикосновения. Но только не надо бояться…

Быть может хворь приласкала и душу мальчика.

Но как мама сумела убить его? Спросил голос. Она не обладает Силой!

Какое это имеет значение?

Но здесь совершается большее! И большее, чем всё известное нам!

Правда? Ты забываешь, что все они теперь мертвы, Сэмми! Все те, кто умел видеть!

Она казалась совершенно чудесной, перспектива ничем не ограниченной безопасности — блаженной невидимости! Угреться на маминых коленях, нашептывать ей на ухо подобные раскаленным ножам речи, бегать повсюду, не встречая границ и препятствий — по почиющим во тьме залам, по слепым и ослепшим улицам. Где можно было играть. Играть… играть…

Отец все равно видит.

Отец всегда омрачал его праздник.

— Шшш… — говорил Ларсиппус, принуждая свой ослиный голос звучать мягче. — Бояться совершенно нечего…

В самом деле? Да он всё равно, что мертвец.

Как так?

Потому что находится не здесь, а там, слишком далеко, чтобы оттуда вернуться…

Голготтерат не настолько далек. Отец вернется назад…

Мысль эта добавила его лживым рыданиям нотку правды. A откуда это известно тебе? И почему ты считаешь себя таким умным?

Потому что Он вернулся из Ада.

Россказни! Слухи!

Мама верит им.

Призрак выплыл из полумрака имперского зала аудиенций и обрел плоть под яркими солнечными лучами: её дочь, Анасуримбор Телиопа, в синем, шитом жемчугами платье, пышную юбку которого обручи сужали к ногам в форме перевернутого колокола. Эсменет расхохоталась при виде дочери, не столько из-за абсурдного одеяния, сколько потому что при всей своей нелепости, оно показалось ей таким прекрасным — таким уместным. Она обняла болезненную девушку, глубоко вдохнула запах ее тела — от Телли как от младенца по-прежнему пахло молочком. Эсменет было приятно даже то, что её взрослая дочь не стала отвечать на объятие.

Он взяла лицо Телиопы в ладони, смахнула слезы, слишком горячие для них обеих. И вздохнула. — Нам нужно о многом поговорить. Ты нужна мне более, чем когда-либо.

И хотя Эсменет ожидала этого, её укололо отсутствие ответного чувства в угловатых чертах дочери. Телиопа могла нуждаться в ней… ну, как геометр в своем компасе, такова была доля этой девушки в наследии отца.

— Мать…

Но у неё уже не было времени на продолжение разговора, ибо взгляд её остановился на нем. Отодвинув дочь в сторону, Эсменет обратила все свое внимание на вторую душу, доставленную инкаусти…

На своего невозможного убийцу.

Как там он называл себя? Иссирал… на шайгекском «судьба». Наверно более неудачного имени ей не приходилось слышать… и, тем не менее, Майтанет мертв. И её мальчик отмщен.

Нариндар вступил в полосу света и остановился, замер на пороге террасы в точности так, как стоял между идолами Войны и Рождения в Ксотее. Её смущала его странная, огрубевшая от времени кожа, возможно потому, что аккуратная, подстриженная бородка скорее указывала на более юный возраст. Обнажен, если не считать серой набедренной повязки, и держится отстраненно — как подобает сильным и невозмутимым мужам. Короткие волосы, возмутившие её, когда она заключала соглашение с этим человеком — ибо жрецам Айокли было запрещено стричь волосы — теперь пробуждали в её душе чувство облегчения. Эсменет не испытывала ни малейшего желания позволить миру узнать, что она обращалась за помощью к почитателям Четырехрогого Брата. По правде сказать, этого человека можно было бы принять за раба, если бы не эта тревожная, окружавшая его аура беспощадной жестокости, ощущения того, что для него, помимо собственных непонятных целей, не существует таких пустяков как угрызения совести, комфорт или безопасность. Ей припомнились слова лорда Санкаса, сказавшего ей, что нариндар воспринимает события в их целостности. Хотелось бы знать, сумел ли консул бежать в земли Биакси.

Правая рука Иссирала была окровавлена — напоминая о том бедствии, которое она породила всего несколько страж тому назад.

Бедствия, произведенного ею через него.

— Ты можешь очистить свои руки в фонтане, — проговорила она, кивнув налево, в сторону каменной раковины.