Ракет и впрямь не было. Ни одной.

- А МГБ приезжало.

- Зачем? Изъяли как оружие, что ли?

- Нет, как вещественные доказательства.

- Ага...

Щелчок и все понятно. Вещдоки для следствия. Для следствия по военным преступлениям Киева. Значит, что-то движется в подводной толще этой войны. Но что именно - никто не знает, тем более Воронцов. Через таких как он лишь вбрасывают нужную информацию, а не делятся истиной. Так что, вполне может быть, что бывшие сбушники решили улики уничтожить. Хотя, это уже конспирология.

- Вот даже как.

- Пойдем в музей, там прохладно.

Пошли в музей, да, там было прохладно.

- Чего нового, дядя Коля?

- А вот экспозицию делаем по Первой мировой и гражданской. Больше по гражданской, конечно.

- О, це дило. Покажь.

Да, Луганску, конечно, досталось. Досталось и Первой гражданской, и Великой отечественной, и Второй гражданской войнами. Не Сталинград, конечно, не Ленинград, но разве можно устраивать чемпионат по человеческим страданиям? Вопрос риторический. И каждый, кто такой чемпионат устраивает, оказывается, в итоге, просто сволочью.

В зале с трофейными экспонатами украинской армии одну стену выделили под шашки, револьверы, бомбометы, пулеметы, гранаты времен гражданской. Вот тебе первая гражданская, вот тебе вторая. Тут второй Рейх помогает белым, там четвертый бандеровцам.

А оружие? А что оружие? Какая разница, чем вооружен нацист - 'Маузером' или 'М-16'?

Дядя Коля серьезно и обстоятельно, как полагается морийскому гному, рассказывал о каждом экспонате. Вот колесо тачанки, которое нашли в таком-то селе, купили у какого-то мужика за бутылку. Тачанка немецкая. В смысле, не военная, а колонистов. Рядом с тачанкой - 'Максим', копаный, с Великой отечественной. А бомбомет, хоть и реконструкция-новодел, но пусть будет.

За чаем перешли к более прозаичным вещам.

Парламент ЛНР так и не приступил к рассмотрению закона о поисковиках. Но готовится, вроде.

Воронцов смеялся:

- Дядя Коля, готовься. Как только примут закон, задолбаешься с бумагами. Отчеты, заявления, уставы, протоколы эксгумации на восьми листах. Еще зубы заставят сдавать.

- Чьи? Мои? Так у меня своих уже нет.

- Бойцов, на генетическую экспертизу.

- Ну и ладно. Накопаю на любой вкус. И на любой укус. Лишь бы работать не мешали.

- Вмешиваться будут в каждую мелочь. И постоянные проверки от фейсов, от милиции. Ну, от полиции. И чиновники.

- Да было уже при хохлах.

- Хохлу сто гривен дашь, и он доволен. А русским лучше не совать. А сколько совать: у тебя столько денег не будет. Так что лучше документы один раз сделать, сохранить на компах, а потом только даты менять. Вас же все равно на российское законодательство переводят. Так что заранее готовь. И, кстати, я тебе русские документы привез. Держи, - протянул Воронцов дяде Коле флешку.

- Дякую,. Я тебя сейчас за это чаем пытать буду. Пойдем. И давай, рассказывай за здоровье и прочее.

В соседнем кабинете они сели за стол:

- Дядь Толь, давай о здоровье не будем. Не хочу я. Надоело. Сам с сердцем недавно валялся, тоже не делишься.

- Понимаю. И все же, в целом?

- Знаешь, жизнь как круг стала. То ли так хорошо, что аж плохо, то ли плохо так, что все хорошо. Сам не понимаю.

- Время перемен?

- Да, время перекрестков. Надо бы выбирать, куда двинусь дальше....

- А все дороги к одному. Молодеем же с каждым днем.

- То то и оно. Слишком мало времени, чтобы еще раз накосячить.

- И это мы еще трезвые, - засмеялся дядя Коля. - Слушай, дело есть. Сегодня в четыре дети придут. Может быть, расскажешь им об Одессе?

- Поисковые?

- Поисковые.

- А возраст?

- Четырнадцать же.

- Ну этим можно.

Хотя Воронцов терпеть не мог выступать перед детьми, тем более, о втором мая. В России не любил, потому что чертова гуманизация с ее правами ребенка. Педагоги тщательно следили за тем, чтобы психика ребенка не страдала. Сплошное сюсюканье и ми-ми-ми. Впрочем, самих педагогов за это сверху имеют. Ой, не дай Бог, двойку получит обормотик. Совершенно не готовят к реальной жизни. Нельзя про нацистов рассказывать. Страшненько.

А вот в Луганске. Эти дети и сами все знают. Они пережили четырнадцатый год. Их не шокируешь кровью.

И все равно - надо рассказывать и тем, и другим. Чтобы знали, чтобы по капле доносить, чтобы поняли. И помнили.

- Согласен. Только надо к Глебу мне еще заскочить.

- В ЛИЦ?

- Так он тут рядом.

- Я знаю. Так что, спасибо за чай, я к нему сбегаю и обратно.

- Давай!

И Воронцов пошел на выход, где столкнулся с очередной группой экскурсантов. Эти были необычные. В заношенной, не парадной форме. Пыльные, грубо загорелые и обветренные лица, пальцы в заусеницах и с черными ободками под ногтями. Совсем недавно Воронцов возвращался точно таким же, с диковатыми глазами. Понятно, откуда...

ЛИЦ - луганский информационный центр - находился недалеко от поисковой базы. Хотя тут, в Луганске, все недалеко. Город же маленький. До войны - полумиллионник. А сейчас... Сейчас тысяч двести, может быть, двести пятьдесят. И порой не знаешь - уехали твои соседи или погибли. Кто эту статистику вел в дни и месяцы блокады? А если и вел - кто ее объявит сейчас? Хотя, по мнению Воронцова, надо бы озвучивать эти числа. Паника возникнет? Паникеры уже давно уехали. А те, кто остался - тот остался навсегда. Куда поедет Глеб, например? Или дядя Коля? Или Юля?

Нет, эти упрутся, но не поедут. Люди-терриконы - если они что-то решили, то переубедить их невозможно. Втемяшилось так втемяшилось. Шахтерская культура.

Даже если ты сам не был под землей, то вокруг тебя такие люди, которые там работают. И они своим поведением, своими примерами, своими способами решения проблем создают общество в котором ты живешь. Шахтерское общество. И либо ты играешь по его правилам, либо оно выдавливает тебя, как занозу. Вот поэтому простой учитель, или мелкий торгаш, или даже военный: здесь, в Луганске, они больше похожи на шахтеров. Жестами, повадками, взглядами. Или это война так повлияла на людей? Хотя война и шахта: они похожи. Каждый спуск под землю может стать последним. Особенно в годы хохловладычества, когда хозяева шахт выжимали из людей и земли все возможное. А если выжимать было слишком затратно - выгоняли людей на улицу, а шахту до последней балки пилили на металлолом. И в последнюю очередь бизнюки думали о технике безопасности. Не о своей, о своей как раз думали: бронированные джипы да взятки нужным людям. Один из ополченцев рассказывал, смеясь:

- Я как-то в завал попал. Один. Ну шо делать. Жду. Тормозок с собой. День жду, второй жду. Третий жду. Да, да. Тормозок кончился. Вода кончилась. Воду со стен слизываю, с конденсата. Да, да. Через две недели пробились до меня. Так хозяин шахты за прогулы уволил. Да, да.

Как говорят классики, рассол определяет вкус огурца. Но тем человек и отличается от огурцов, что может вкус рассола изменить и даже банку разбить.

А Глеба на месте не оказалось, усвистал куда-то. Где-то кто-то обстрелял ОБСЕруш. Жертв нет, но у европейцев немедленная паника случилась. Наверняка, обстреляли с украинской стороны, а обвинят войска ЛНР. Обычная практика. Воронцов вместе со всеми жителями Луганска не без основания считал ОБСЕруш - украинскими шпигунами.

Впервые в своей жизни под минометный обстрел он попал как раз после приезда ОБСЕ на позиции. Это была его первая ротация, он валялся в блиндаже и засыпал, когда они приехали. Походили по позициям, поснимали-пощелкали, поулыбались. Главарь банды здоровался со всеми за руку. Воронцов запомнил как его фамилия. Лемке. Когда он тянул руку и улыбался, глаза его были равнодушны. Когда он называл свою фамилию, казалось, что ты попал в гестапо. Гестаповец Лемке: зер гут, шварце тодт, штейт ауф, руссише швайне, хенде хох, партизанен, герр оберст, ферфлюхте швайнехунде. Все это всплывало из детской памяти, когда этот Лемке смотрел на тебя рыбьими глазами.

Через пятнадцать минут после их отъезда начался обстрел. Украинцы били по тем точкам, что фотографировал и осматривал гестаповец со своими подсвинками. Били минами. Неторопливо. Раз в двадцать секунд прилетал подарочек. Свист начинался с ноти 'си'. Тонкой, воздушной ноты - ноты основания мира. Затем звук понижался, понижался по всей гамме и, наконец, финальный аккорд. Самое противное то, что от мин трудно спрятаться. Эти суки валятся с неба практически вертикально. И если траншея, да любое углубление может спасти от снаряда, то мина может прилететь с неба в самый узкий окоп. И ничего ты с этим не сделаешь. Можно только лежать и ссаться под себя. Что Воронцов и делал под первым своим обстрелом. Ну еще молился. А шо? Может некоторым западло молиться и ссаться одновременно, а другим вот не западло. Как ни странно, потерь не было, если не считать пробитый осколком радиатор командирского 'Уазика'. А еще в тот день Воронцов понял, зачем нужна каска. Чтоб башню не пробило всякими камешками и деревяшками, поднятыми вверх взрывами. А Лемке... Сволочь эта, ваш Лемке. Но ничего с ним не сделаешь.