Кристина подошла к окну и отодвинула штору. За окном косыми струями хлестал ледяной ноябрьский дождь вперемешку со снегом. Крепкие мокрые комочки били в стекло и скатывались вниз, оставляя за собой широкие неровные дорожки. Из-за этого за окном в сгущавшихся сумерках не было видно даже ближайших деревьев.

У нее в комнате упругие ветки яблонь всегда норовили попасть внутрь, и жесткие зеленые листья лежали на подоконнике в погожий день, когда она поднимала ставню, чтобы впустить свежий воздух, наполненный ароматами поздних садовых цветов. Если же шел дождь, такой, как сегодня, ветки прижимались к мокрому стеклу, словно бродяжки, и как будто просились, чтобы их пустили обсохнуть и погреться. Поэтому в плохую погоду Кристина задергивала тяжелые шторы, чтобы не чувствовать себя виноватой перед этими несчастными промокшими листьями.

Здесь, рядом с домом Вудов, деревья не росли: они стояли поодаль и в большинстве своем были дикими. Сада у Вудов не было. Их скромные владения граничили с лесом, и в солнечный день из окна, должно быть, открывалась величественная панорама густых хвойных зарослей, покрывавших холм, за которым шла дорога на север. В вечернюю же пору, особенно хмурую и дождливую, при взгляде за стекло возникало неуютное и пугающее ощущение неизвестности, пустоты и ненастного мрака, которому нет предела.

Но только не сегодня, решительно покачала головой Кристина, улыбнувшись своему поэтичному сравнению. Сегодня все было прекрасно, даже этот по-настоящему зимний дождь.

Она обернулась к Нику, который уже заканчивал расставлять посуду на маленьком столике, придвинутом к низкому диванчику в углу комнаты.

– Садись, Кристи.

Кристина забралась на диван с ногами, и Ник укрыл ее ноги шерстяным пледом.

– Ну как? Нравится? – спросил он, когда она сделала первый осторожный глоток из большой дымящейся кружки.

Напиток оказался терпким и вяжущим, зато в животе у нее сразу стало тепло.

Кристина помолчала минутку, лукаво улыбаясь, а потом ответила:

– Ничего, только крепкий очень. Добавь мне воды, пожалуйста. Нет, стой!

Она отпила примерно треть, чтобы воды уместилось побольше, и протянула кружку Нику.

– Лучше поставь ее на стол. Вдруг у меня рука дрогнет, и я тебя оболью кипятком? Прости, я, наверное, совсем не умею заваривать чай, – виновато произнес он.

– Это ничего, – умиротворенно улыбнулась Кристина, прижимая кружку к щеке.

Они пили чай, потом Ник показывал ей свои альбомы и книги. Приемник на подоконнике мурлыкал кантри. Кристине было уютно и тепло. Маленький мир Ника, который он открывал ей сегодня, в который пустил ее и принял, понравился ей, а по-другому и быть не могло, ведь это был мир Ника, это был он сам.

Приемник зашумел, и Ник подошел к окну отрегулировать настройку, но приемник почему-то не поддавался, поэтому Ник его просто выключил.

– Дождь, – сказал он, выглянув в окно, – все никак не кончится.

– Дождь не может идти все время, – ответила Кристина.

– Где-то я это уже слышал, только, хоть убей, не помню, где. Слова вроде знакомые, даже, кажется, песня такая была. А вот кто ее поет…

Он взгялнул на полку с дисками, словно в поисках нужной группы, но, похоже, не нашел. Кристина поставила на полку книгу, которую листала, и подошла к окну. Теперь они с Ником стояли рядом и смотрели на бесконечные потоки воды на стекле.

– А если так? – вновь заговорила она:

Ей нравилось читать ему свои стихи, пусть она нечасто на это решалась. Ник был единственным человеком, который знал о ее увлечении и слышал ее стихи. Даже Миранде Кристина ничего не рассказывала о стихах: стеснялась. А с ним все было по-другому.

После долгой паузы Ник глубоко вздохнул и задумчиво протянул, не поворачивая головы и все так же глядя в дождливую тьму за окном:

– Та-ак. С этим надо что-то делать. Определенно.

– Что ты имеешь в виду?

– Твое мировоззрение. Если я правильно понимаю, в стихах автор выражает свое настроение, чувства, переживания, порывы души, в конце концов, так?

Кристина пожала плечами:

– Наверное, а как иначе?

– И мне почему-то кажется, – продолжил Ник, словно не расслышав ее, – что у тебя было не самое лучшее настроение, когда появились эти строчки. К тому же я еще не забыл стихи, прочитанные тобой в парке. И те, которые начинаются вроде как «Смотри, какой жестокий закат – три тысячи красных шпаг…». Я не помню все стихотворение, но его безысходность и то, чем там дело заканчивается, помню прекрасно. Поэтому и беспокоюсь.

– Может быть, я не знаю, честно, не знаю. Я даже не помню, когда написала это, о плачущем вороне. Скорее всего, и в самом деле было неважное настроение или попалась грустная книга. А что тебя беспокоит?

– Твои печальные стихи, которые выдают невеселые мысли. Вот что меня беспокоит.

– Значит, тебе не понравилось, – она поникла.

– Не в этом дело. Понравилось, очень. Но я начинаю думать, что ты пишешь стихи только тогда, когда у тебя плохое настроение. Я прав?

Кристина принялась медленно ходить по комнате, в то время как Ник оставался у окна и наблюдал за ней, присев на подоконник. Наконец она остановилась напротив него и сказала:

– Никогда не задумывалась над этим, но, похоже, прав. Стихи получаются, когда я чем-то расстроена, или подавлена или еще что-нибудь в этом роде. Просто возникают в голове слова, строчки… Естественно, грустные. Только я никогда не придавала этому значения и не писала стихи специально. Есть они или нет, сколько их, какие они по настроению, это, по большому счету, неважно. Ведь они только для меня.

Заметив, как серьезно Ник смотрит на нее, она смутилась.

– Что? Опять меня заносит в патетику? Прости.

– Нет, не заносит. Просто я не хочу, чтобы ты грустила, плакала и переживала настолько глубоко, чтобы твоя боль выливалась в стихи. Именно это я и имел в виду, когда говорил, что нужно что-то делать. Знаешь, что? По-моему, лучше пусть не будет стихов, но ты будешь счастливой.

– А я счастлива, – тихо ответила Кристина, чувствуя, как закололо в кончиках пальцев, – ведь я с тобой и…

Она не договорила. Слова куда-то пропали, как всегда, когда Ник смотрел на нее так, как сейчас. А он оттолкнулся от подоконника и шагнул к ней.

Его голос упал до шепота:

– Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, Кристи, все, что от меня зависит.

Он обнял ее за плечи и притянул к себе.

Кристина прильнула к нему и уткнулась в мягкий хлопок рубашки на его груди. Все ее мысли, все переживания, все, что окружало ее, суетливое, недоброе, неприятное, – все исчезло в один миг, растворилось в наслаждении от близости с Ником. Его руки мягко скользили по ее спине, пальцы путались в распущенных волосах и тихонько высвобождались, чтобы не причинить ей боль.

Настольная лампа замигала, и свет погас. Ник и Кристина не двигались. Где-то в коридоре прошел мистер Вуд, безуспешно пощелкал выключателями и вернулся к себе.

Ник прошептал ей в висок:

– Это бывает, скачок напряжения, ты не бойся. Свечи зажечь?

– Не знаю… – так же едва слышно ответила Кристина.

Ей не хотелось, чтобы Ник разомкнул руки и отошел от нее. Пусть темно, зато он рядом и можно стоять вот так и слушать шорох дождя, который обволакивал их обоих темным покровом, надежно скрывая от всего остального мира, каким бы он ни был.