– Он тебе кто?

– Дядя, – сотник хмуро глядел вслед воинам, а по левой щеке его расползалось красное пятно.

– Хорош дядя, приложил так… по-родственному, – я оглянулся на Канна, тут же понявшего мой замысел.

Оборотень кивнул, молча обещая свою поддержку, так что я взял Любомира под локоть и тихо заговорил, чтобы чужие уши нас не подслушали:

– Он ведь может повредить твоей карьере, я правильно понимаю? Думаю, Варика вполне поймет, если вы завтра не поженитесь. Она тебя любит, так что обождете годик-другой, а когда жизнь наладится…

Не дослушав меня, Любомир вскинулся, вырывая руку:

– Об этом не может быть и речи! Никакая военная карьера не может сравниться с ней. Варика, она… Она…

– Я понял, – улыбнувшись сотнику, я примирительно поднял вверх ладони. Все-таки, хороший он парень. – Я рад за Варику, ей достался очень честный и благородный человек.

На этих словах Любомир смутился и покраснел, тут же переведя взгляд за мою спину. Оглянувшись, я увидел спешащую к нам дочь Канна, так что теперь можно было спокойно уходить. Сотник в надежных руках. Уж она-то его и пожалеет, и подлечит.

Мы с Канном были уже в воротах, когда меня настиг Любомир, попросив подождать секундочку:

– Будь осторожен, дядя очень мстительный, – сказал он. – Мне он ничего не сделает, как бы ни угрожал, а вот тебе…

– Ничего, прорвемся, – я подмигнул сотнику, совершенно не восприняв его слова всерьез. А зря.

Вечером, видя мою нервозность, Канн отлюбил меня несколько раз в целях успокоения, да так, что утром мне просыпаться совершенно не хотелось. Любовь – лучшее снотворное, а когда с утра тебя снова любят, но не яростно и напористо, а нежно, облизывая каждый миллиметр тела, это еще и лучший будильник.

Хотя понежиться в постели подольше нам не дали, я был счастлив, спокоен и уверен в себе, так что приехавших ранним утром эльфийских принцев встретил улыбкой и приглашением к столу, а не своим обычным ворчанием. Бриатель и Фарсин привезли мне множество подарков как от себя, так и от своих венценосных отцов, но разбирать их я не спешил. Мне показалось отчего-то, что это плохая примета, так что все коробки и сосуды были чинно сложены в свободной комнате дожидаться своего часа.

Бракосочетания проходили за деревней. Мужики за день выстроили здесь небольшой помост для своего барона, с которого я должен был выслушивать клятвы счастливых пар, а затем и самому клясться в любви и верности.

Афанасий забежал за нами незадолго до полудня, не дав оборотню зацеловать меня до потери сознания, а заодно и книгу забрал, которую я так и не потрудился изучить как следует. Так, просмотрел пару записей на предмет правильности ее заполнения, на том и успокоился. Сегодня я решил скинуть процесс записи на старосту, да он и не возражал. Почти. Видимо, понял, что я все-таки разгильдяй, несмотря на баронский титул.

Народ полукругом столпился перед помостом. Все были в радостном возбуждении, и даже начавший накрапывать дождик не испортил никому настроения. Чтобы не затягивать, очень уж тучи были темные, а вымокнуть под дождем – не самое большое удовольствие, я решил расписать всех и сразу, так что вызвал все пары разом. Когда же они остановились перед помостом, откашлялся и начал:

– Дорогие подданные, солдаты и гости. В этот прекрасный день (послышались смешки и перешептывания, которые я мужественно проигнорировал) мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями счастливейшего момента в жизни новобрачных. Женихи, клянетесь ли вы любить и почитать жен своих, быть с ними рядом в болезни и здравии, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?

Нестройный хор мужских голосов был мне ответом.

– Невесты, клянетесь ли вы любить и почитать мужей своих, быть с ними в болезни и здравии, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?

Девичьи голоса звучали тише, но много слаженнее.

– В таком случае, объявляю вас мужьями и женами. Мужья могут поцеловать своих жен.

Я чуть не рассмеялся, видя, что целоваться начали не только женихи с невестами, но и многие люди среди гостей, а также наша эльфийская парочка, которой предоставили лучшее место рядом с помостом. Такая всеобщая любовь умиляла, но мне пора было подумать и о себе, так что, дождавшись относительной тишины, я повернулся к Канну, стоявшему слева от меня, чтобы принести ему свою клятву.

Краем глаза я заметил среди деревьев какую-то фигуру. Приглядевшись, я почувствовал, как волосы на голове становятся дыбом. Это был лучник, и он целился в нас с Канном. Кто именно был его мишенью, я не знал, но понял, что именно в следующую секунду он выпустит стрелу. Раздумывать было некогда, делаю шаг вперед, оказавшись вплотную перед Канном, упираюсь руками ему в грудь и толкаю изо всех сил. Успеваю еще заметить удивление в глазах оборотня, сделавшего шаг назад, а в следующее мгновение чувствую сильную боль, пронзившую мою грудь. В меня словно раскаленную кочергу вбили, а потом еще и проворачивать ее начали. Рот моментально наполнился кровью, в глазах потемнело, и земля уплыла у меня из-под ног.

 В себя я прихожу медленно, чувствуя боль во всем теле, словно меня долго и упорно били, но центр боли сосредоточен в груди. Дышать тяжело. Воздух врывается в легкие с сипом, свистом и покалыванием, словно легкие забиты иголками. Сразу вспоминается, как я тонул в канализационном люке, уйдя от своего любовника. Значит, меня спасли, а барон Заболотной пустоши – это всего лишь бред? Мне даже захотелось плакать от жалости к себе.

Поднять веки оказалось сложной задачей, но все же я справился с ней, чтобы увидеть перед собой такие родные желтые глаза из моего сна-бреда. Я хотел спросить, не сошел ли я с ума, но, кроме невнятного сипа, ничего так и не вырвалось из моего рта. Глаза мигнули и тут же исчезли, чтобы через мгновение вернуться, но вместе со стаканом воды.

Вода. Это так вкусно. Но я смог сделать только два глотка, потом поперхнулся, и грудь резануло острой болью, заставившей меня понять, что Канн рядом со мной – это не сон и не бред. Во сне не может быть так больно.

Следующее пробуждение прошло легче. Медленно выплывая из сна, я вспоминал те мгновения, которые каким-то образом все же впечатались в мое угасающее после ранения сознание. Таких моментов было немного. В большинстве своем это были обрывки фраз, почему-то запомнившихся мне:

«…кровь. Митя, держись», – это говорил Канн, вернее, кричал.

«…во втором или третьем поколении. Может не сработать», – это Афанасий.

«У нас нет выхода, берем то, что есть», – снова Канн.

«…быстро к русалкам», – приказ отдан Канном, причем так строго, что будь я в силах, сам бы побежал к русалкам.

«…знакомая кикимора… Не откажет…» – незнакомый женский голос.

А потом Канн заставлял меня что-то пить, хотя я захлебывался клокочущей в горле кровью. Дальше… Пустота.

И снова я прикладываю титанические усилия, чтобы взглянуть на окружающий мир. Деревянный потолок над головой и встревоженное лицо Канна заставляют меня облегченно выдохнуть. Все-таки не сон и не бред. Мой оборотень рядом, я жив, а значит...

– Все будет хорошо, – сиплю я, видя, как на изможденном лице Канна появляется бледная улыбка.

– Теперь точно будет, – говорит он мне, наклоняется вперед и легко прикасается к моим губам своими. Я почти не ощущаю этого прикосновения, настолько оно невесомое, но все-таки оно дарит мне толику уверенности в своих силах. Теперь я обязательно поправлюсь. Вода освежает мое пересохшее горло, и я плавно погружаюсь в сон, чувствуя, как мой волчара вытягивается рядом со мной, осторожно прикасаясь к моему телу, обнимая и согревая меня собой.

– Просыпайся, соня. Тебя ждет вкусный бульон.

Слова сопровождаются замечательным запахом, так что я охотно открываю глаза. Канн тут же приподнимает мою слабосильную тушку, чтобы поправить подушку, подложив под нее вторую, так что я оказываюсь в полусидячем положении и могу нормально поесть, не захлебнувшись.