Потом в той стороне, на стрелке, где сливаются Сылва с Иренью, сделали большое ровное поле, в обоих концах поставили ворота, и мы с ребятами и парнями с конезавода играли там в футбол.

А про керосин уже никто не вспоминал.

Белые взорвали мост через Ирень, а на месте центрального металлического пролета, который обрушился в воду, долго болтался временный висячий мосточек на канатах. Идешь, а он качается, вверх-вниз и направо-налево. Многие по нему ходить не могли, особенно женщины, предпочитали переправляться через реку в больших лодках-шитиках. После построили новый мост.

Весь Кунгур в мостах. Как Венеция. В самом центре города, близ кинотеатра «Олимп»,— мост через Сылву. А через Ирень — два. Один для пешеходов, лошадей, городского транспорта, я про него говорил; другой — железнодорожный. Когда едешь из Перми, поезд долго идет берегом Ирени, огибая город большой плавной дугой, потом загрохочут пролеты моста, еще немного и, пожалуйте, Кунгур — станция, вокзал, буфет для пассажиров, ларьки для продажи сувениров — художественных изделий кунгурских камнерезных артелей...

Поезд побежит дальше, а вас еще долго будет сопровождать река Сылза, и вы станете любоваться ею из окна вагона…

Хорошо, когда много воды. Плохо, когда воды слишком много.

Реки украшали город, придавали ему особое очарование и своеобразие, но, случалось, они же причиняли ему и неприятности.

Весной у нас началось наводнение.

Старики еще зимой предсказывали: будет большая вода.

Под сараем у нас висела соль — серые куски, увлажнявшиеся в сырую погоду, к дождю; бабушка по ним предсказывала погоду, а коза и корова подходили и часто подолгу лизали своими шершавыми языками.

Бабушка тоже затвердила: «Соль сырая. Плачет».

Весна в том году выдалась бурная, солнышко грело да грело, рано прилетели птицы, быстро зажурчали-заговорили ручьи, уличные канавы — «зарезки» стояли до краев полные мутной воды. Переполнились водой и реки Сылва, Ирень и Шаква.

Однажды опять загудел набат.

Шла большая вода.

Заиренская слобода «поплыла» первая. Ну, она «плавала» почти каждый год. Там и дома стояли такие, что можно разобрать и в охапке унести. Капитальных домов там не строили.

Уже залита была вся заиренская часть, все обширное пространство вплоть до линии железной дороги превратилось в сплошное море. Лишь торчали кой-где крыши да верхушки деревьев. По этим крышам да кустам можно было догадаться, где была река.

Залило футбольное поле на стрелке. Все низины вокруг города превратились в сплошное море. Кругом вода!

Уже несколько дней в городе шла борьба с водой. Сооружали дамбу, крепили берега. Дамба — земляная насыпь — должна была преградить путь воде, если река вздумает подняться выше обычного. Сотни горожан, мужчин и женщин, с лопатами, тачками и деревянными носилками, десятки подвод, сменяя друг друга, круглосуточно трудились на берегу. Подвозили и подтаскивали щебенку, камень, доски, вколачивали в землю, насыпали, утрамбовывали. Скрипели телеги, стучали лопаты о камень, дамба росла, поднималась. Но еще быстрее поднималась вода.}

Ей было явно тесно в привычных берегах, и она сердито-молча напирала на дамбу, желая поме- ряться силами с людьми. Чья возьмет? Усталые перепачканные люди выбивались нз сил. Чья возьмет, кто сильнее? Неужто река?.. Ночная, полускрытая тьмой, она выглядела особенно угрожающей. Никогда не забыть черную Сылву вровень с дамбой: вот-вот перельется через край... И тогда?..

Вечером и всю ночь до рассвета по берегу шарили ослепительно яркие, синие лучи прожекторов, выхватывая из темноты группы работающих, темную воду, которая вдруг начинала сверкать, будто жидкое серебро. Вода подступила уже совсем близко, по ней плыли бревна, вывороченные с корнем деревья, а раз проплыла совсем целая баня с козой. Коза стояла на крыше и блеяла. На берегу нашлись сердобольные люди, спустили лодку на воду, подплыли и спасли козу — сняли с крыши. Бани проплывали еще не один раз, а потом, когда кончилось наводнение и вода пошла на убыль, многие из них оказались в самых неожиданных местах — посередине улицы, в чьем-то огороде или во дворе.

Проплыла собака на сорванных воротах. Собака выла и жалобно смотрела на берег, на людей. Ее тоже спасли.

Было тревожно и волнующе.

Говорят, и прежде в Кунгуре случались наводнения — три реки, ничего не поделаешь. Но я видел наводнение впервые.

Нагорная часть — та жила не тужила, ей ничего не грозило. А вот тому, кто жил под горой... Мы жили нод горой.

Днем прибежал с работы отец и сказал:

— Дамбу рвет. Наверное, не удержать. Надо приготовиться...

До вечера мы работали как сумасшедшие.

Мы уже до этого сделали кой- какие приготовления к приходу большой воды. Дедушку и бабушку перевели на второй этаж. Они сперва заявили, что будут жить в амбаре, там у них и перина есть, и стол, чтоб пить чай и обедать, и все такое прочее, но папа сказал — если затопит двор, затопит и амбар.

Наверх перетаскали все бабушкины тряпки, ухваты, чугунки, горшки, чайную посуду, всю мебель, какая пролезла через двери. На улице привязали веревками и проволокой к забору и воротам деревянные тротуары. Во дворе постарались убрать все, что могло всплыть и разбить окна в нижнем этаже. Да только все не уберешь, что-нибудь да останется, обязательно забудешь.

А куда девать домашних животных?

Многие уводили свою скотину к знакомым в нагорную часть. Кое-кто втаскивал коров на сеновалы. Мы отвели свою Красулю к соседям. Их дом стоял на пригорке, вода не дойдет, такого не бывало. Остальных — кур и прочую разношерстную братию — на руках перетаскали на верхний этаж, на сарай.

Козу Маньку втаскивать не пришлось — сама зашла. Зашла и, как ни в чем не бывало, принялась хрустеть сенцом.

Начинало смеркаться. Улицы притихли. Только слышались порой чьи-то запоздалые торопливые шаги.

Мы попили чаю в последний раз внизу на кухне.

Вышли во двор.

— Смотри,— сказал отец.

Из подворотни в крытом проходе, ведущем в огород, между амбаром и сараем, показалось что-то черное, отсвечивающее, холодное, враждебное, и оно быстро увеличивалось, совершенно бесшумно подступая к нашим ногам. Вода. Большая вода. Она надвигалась медленно и в то же время быстро, неотвратимо. Ничем нельзя было остановить ее. Ничем! Вода обошла нас с тыла, затопила сперва огороды, а теперь начала заливать двор.

Потом, журча, она полилась через уличные ворота. Вскоре весь двор покрылся водой. Всплыли тротуары. Хорошо, что мы догадались заранее привязать их.

В болотных сапогах с высокими голенищакш я бродил по двору и ловил всплывающие предметы. Папа был занят тем же.

В углу двора была навалена большая куча дров. Мы ее не трогали, решили — не всплывет. Внезапно оттуда донесся какой-то звук. Как будто кто-то трепыхался в воде. Я побрел туда.

Кролик! Да как ты, бедняга, оказался тут? Потом я припомнил. Кроликов — белых, пушистеньких, как ватные комочки, — заводила моя мама; долго ждали, когда у них появятся крольчата, но они все оказались самцы. В конце концов решили от кроликов отказаться. А один — уж не знаю, как вышло,— сбежал из клетки и жил в огороде. Пытались поймать — не поймали, не дался. И вот теперь он сам пришел, вода загнала беглеца во двор.

Кролик уже пускал пузыри. Я пошарил рукой среди поленьев. Кролик был напуган — а может быть я неловко схватил его — и стал отчаянно брыкаться, извиваясь всем телом. Я вытащил его из темной вечерней воды точно так же, как Петька Пахомов выволок меня из Сылвы. Кролик принялся яростно сопротивляться, с неожиданной для него силой стараясь вырваться и царапаясь когтями задних лап. Рукава у меня были засучены, руку обожгло огнем, но я продолжал крепко держать пойманного, дошел до лестницы, ведущей на сеновал, и лишь там выпустил. Он поспешно вапрыгал по ступеням вверх, перед тем успев еще раз больно лягнуть меня.