Но немного прошло после того времени,— так что едва успел он показать себя своим подданным и насладиться зрелищами, да и солдаты после долгого отсутствия едва успели побывать в своих домах, дать отдохнуть лошадям и отточить копья,— как он опять выступил в поход против Кастамоны. Причиною было то, что владевший в то время каппадокийской страной персо-армянин Таисманий, напав на этот город с большим войском, взял его силой и истребил мечом римский гарнизон. Прибыв на место, царь узнал, что Таисмания нет уже в живых, что Кастамоной правит какой-то Магомет, который находился во вражде с начальником города Иконии Массутом. Пользуясь этим благоприятным обстоятельством для усиления своих средств, он заключает с Массутом союз и, получив от него вспомогательное войско, нападает на Магомета. Тогда Магомет, видя, что он не в {25} состоянии бороться с двумя войсками, входит в тайное сношение со своим соплеменником Массутом и, забыв вражду, как многими другими представлениями, которые выставил ему на вид в письме, так особенно тем, что дела персов будут в дурном положении, если они не примирятся между собою и он останется в союзе с царем римским, убеждает иконийца Массута, оставив царя, соединиться с ним и подать ему помощь. Вследствие сего, когда спустя немного времени персы, высланные султаном на помощь царю, действительно ночью ушли от него, настоящий поход для римлян не был удачен. Поэтому царь отступил оттуда и расположился лагерем в городе, который им же был выстроен при реке Риндаке. Но потом он снова, с большей силой напал на Магомета и, возвратив римлянам Кастамону, захотел овладеть и Гангрою, одним из знаменитых и величайших городов понтийских, который не так давно подпал под власть персов.

6. С этой целью покорив сначала силой оружия окрестности города, он вслед затем стал укрепленным лагерем перед самым городом. Но как бывшие в городе персы думали о себе слишком много и ни на каком условии и договоре не соглашались впустить царя в город, то войска обложили городские стены и начали стенобитными машинами непрерывно поражать их в тех местах, где представлялась возможность овладеть ими. Когда же эти {26} труды оказались безуспешными как по силе оборонительных укреплений, так и по упорному мужеству, с которым сражались осажденные, то царь положил, оставя стены, бросать камни в дома, видимые с внешних высот, на которых римляне стояли лагерем. Тогда управляющие машинами, пользуясь открытой местностью, стали бросать круглые и легкие камни сколько можно дальше, так что, казалось, камни летели, а не были бросаемы машинами. От этого дома стали падать, крыши их проваливались и давили жителей, так что наконец и ходить по улицам было опасно и сидеть спокойно дома совсем невозможно. Частью от этого, частью вследствие упорной осады со стороны царя, но особенно по причине смерти начальствовавшего над Гангрой Таисмания, жители и сами сдались, и сдали город императору. Тогда царь вошел в город, вывел из него множество персов, оставил в нем гарнизон из двух тысяч римлян и затем возвратился в столицу. Но и этот город недолго оставался в руках Константинополя в числе других подвластных ему городов. Персы в большем, против прежнего, числе и в гораздо превосходнейших силах напали на него, осадили и принудили к сдаче голодом, между тем как царь был занят другими важнейшими делами и на них обращал все свое внимание.

После сего царь объявил поход в Киликию, желая отомстить царю Армении Левуну (Леону) за то, что он не только овладел несколь-{27}кими подвластными римлянам городами, но и покушался занять Селевкию. Собрав войска старые и присоединив к ним вновь набранные и взяв с собою достаточное количество продовольственных запасов на долговременный поход, он является у врат Киликии* и, пройдя ими без боя, занимает Адану и овладевает Тарсом. Но неудовольствовавшись этим, он ведет борьбу из-за целой Армении и, после того как одними из важнейших крепостей овладел по договору, а другие покорил силой, действительно становится обладателем всей этой страны. В это время он, между прочим, приступил и к одной стоящей на крутизне крепости, по имени Вака; и так как жители не только не просили пощады, но даже не соглашались ни на какой мирный договор, то он, окопавшись валом, окружил крепость всем войском и решительно объявил, что не отступит отсюда, пока не сделается обладателем города, хотя бы ему пришлось поседеть и много раз быть засыпанным снегом. В то же время он представлял осажденным, сколько они получат от него благодеяний, если сдадутся и передадут ему укрепление, и напротив, как худо будет с ними поступлено, если они будут взяты силой оружия и увидят войско ворвавшимся в город. Но оказалось, что это он напевал аспидам, которые нарочно закрывают {28} уши, чтобы не слышать чар, произносимых волхвователем, и хотел вымыть эфиопа. Ибо и все вообще, кому вверено было начальство в крепости Вака, нисколько не боялись сражения, и в особенности некто Константин, знаменитейший между армянами и превосходивший многих силою и храбростью. Этот человек не только возбуждал и одушевлял жителей к войне с римлянами, но и сам часто показывался из крепости и, стоя в вооружении на холме, который природа оградила скалой, а искусство окружило и укрепило стенами, осыпал царя бранью на греческом языке и нагло издевался в непристойных выражениях над его женой и дочерьми. Царю очень хотелось схватить и наказать этого нагло ругавшегося варвара; и так как он, надеясь на свою силу и чрезмерно хвастая крепостью своих мышц, смеялся и над царскими войсками и дерзко вызывал на единоборство с собой любого царского воина, то царь немедленно приказывает таксиархам** выбрать какого-нибудь сильного ратника, который мог бы сразиться с этим армянином. Когда выбран был из македонского легиона некто Евстратий, ему дали щит величиной в рост человека и вручили вновь отточенный меч. Вооружившись таким образом, Евстратий отделился от римских отрядов и, став у подножия холма, приглашал армянина {29} сойти несколько ниже, чтобы они могли сразиться на ровном месте, если он действительно хочет вступить в единоборство, а не напрасно и не по крайней глупости, сверх всего другого величается и этим. Константин, будучи воином и огромного роста, и отважного духа, принял эти слова македонянина за личную обиду. Оградившись белым квадратным щитом, на середине которого было изображение креста, он, как ниспадающая молния или как горная серна, выскакивающая из кустов, бросается на Евстратия и, подняв вооруженную мечом руку, непрерывно с неистовством бьет вдоль и поперек по щиту македонянина, так что постоянно ожидали, что он нанесет ему тяжкий удар. Царь со своей стороны не только потерял всякую надежду на успех, но и явно говорил, что македонянин не останется в живых. Несмотря, однако же, на то, что Константин так стремительно нападал, римляне криками ободряли Евстратия и побуждали его в свою очередь также поразить противника. Но Евстратий много раз поднимал руку и заставлял думать, что он ударит соперника, и, однако же, вопреки ожиданию, опускал ее, как будто бы какой-нибудь чародей отводил ее от удара и удерживал, когда она готова была поразить. Наконец, после долгого махания мечом, македонянин наносит такой удар, что рассекает пополам огромный и истинно гекторский щит Константина. При этом римляне с величайшим изумлением подняли радостный крик, а армянин, потеряв {30} так неожиданно охранное оружие и не имея возможности долее оставаться на месте битвы, искал спасения в бегстве и с чрезвычайной поспешностью, как в опасности жизни, взбежал на холм. С тех пор, оставаясь в крепости, он не величался уже над римлянами и перестал со своих дерзких уст, как с тетивы, бросать в царя и в его род стрелы поносных речей. Когда же царь спросил македонянина, для чего и с какой целью он несколько раз поднимал руку, как бы намереваясь поразить противника, и только однажды нанес удар, тот отвечал, что у него было намерение одним ударом меча рассечь и щит и щитоносца; но так как он не мог осуществить своего намерения, потому что противник держал щит не прижатым к телу, но вдали от себя, то решился не терять напрасно времени, но сначала решительным ударом сокрушить щит и затем уже напасть на неприятеля, когда он останется без щита. Царь подивился этим словам и наградил Евстратия весьма большими дарами.