Николай Клюев

Сердце Единорога

Стихотворения и поэмы

Издательство Русского Христианского гуманитарного института Санкт-Петербург 1999

Художник Ю. К. Люкшин

Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы / Предисловие Н. Н. Скатова, вступительная статья А. И. Михайлова; составление, подготовка текста и при-

мечания В. П. Гарнина.— СПб.: РХГИ, 1999.— 1072 с.

Николай Клюев (1884—1937) — яркий и самобытный представитель русской литературы серебряного века, редкий для своего времени тип религиозного поэта, певец Святой Руси, Русского Севера. Творчество его высоко ценили поэты эпохи А. Блок, В. Брюсов, А. Белый, А. Ахматова, Н. Гумилев, С. Есенин, О. Мандельштам, В. Ходасевич.

В настоящем издании впервые читателю предлагается наиболее полный свод произведений поэта, созданных им с 1904 по 1937 годы.

ISBN 5-88812-079-0

© ©

Скатов Н. Н., предисловие, 1999 Михайлов А. И., вступительная статья, 1999

©

©

© ©

Гарнин В. П., составление, подготовка текста и примечания, 1999 Люкшин Ю. К., художественное оформление, 1999

Степанов С. В., оригинал-макет, 1999 РХГИ, 1999

К ЧИТАТЕЛЮ

Еще несколько десятков лет назад даже скупо изданный томик Есенина ходил по читательским рукам почти подпольно. Что уж говорить о тех, кто считался его младшими современниками и в какой-то мере продолжателями. Впрочем, совсем не долго продолжавшими и ушедшими не слишком далеко: почти все они были уничтожены.

Но, может быть, еще более строгий запрет наложили на старших современников и учителей Есенина, главным из которых был Николай Клюев. Конечно, дело не только в учительстве, даже если в «учениках» состоял такой поэт, как Есенин, ибо ни физические уничтожения, ни тотальные цензурные пресечения не были случайными.

Вырубали не просто поэтов. Погребался целый пласт национального бытия. Выкорчевывали корни самобытней-шей народной культуры: религиозной, нравственной, эстетической, бытовой, уходящей в века и питавшейся аж от византийских истоков. Если о том же старообрядчестве еще разрешали говорить, писать и даже издавать, обращаясь к прошлому, то никак не хотели признать в нем живущее — и какой жизнью! — современное явление. В природе усматривали лишь «объект» приложения человеческих сил, но и мысли не допускалось о возможности видеть в ней одухотворенный — и еще какой! — «субъект». Сам народный быт стремились представить только в его косном, консервативном, отсталом существовании, но не познавать в его живом, поэтическом и богатом бытии.

Замечательно, однако, что, как бы уходя под землю, могучая народная поэтическая река в ее клюевском изводе продолжала свое течение, ждала своего часа и при первой возможности вышла на поверхность. Но замечательно и то, что ее течение продолжало прослеживаться, замеряться, исследоваться в, казалось бы, достаточно отвлеченных литературно-академических сферах.

В пору абсолютного запрета Николая Клюева в Пушкинском Доме писал свою книгу о Клюеве, даже без надежды на издание, В. Г. Базанов. Серию явно многолетних клюевских штудий представил в последние годы К. М. Азадовский. Никогда в Пушкинском же Доме не переставал изучать Клюева А. И. Михайлов. Настоящее издание и подготовлено А. И. Михайловым в сотрудничестве с В. П. Гарниным.

Поэзия Николая Клюева — глубокий колодец, наполненный живой поэтической водой. Не исчерпало его и нынешнее издание, и все же оно почерпнуло из этого колодца самой полной на сегодняшний день мерой.

Николай Скатов

Николай Клюев и мир его поэзии

Николай Алексеевич Клюев родился, по его словам, «в месяц беличьей линьки и лебединых отлетов» 1 — 10(22) октября 1884 г. в одной из восемнадцати деревень (какой — неизвестно2) Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии (ныне Вологодской области). Это — Север, цитадель и крепкой народной веры (старообрядческой), и исконно самобытной русской культуры.

Сразу же необходимо отметить почти полное отсутствие документальных сведений о начальном периоде творческого пути поэта. Все достоверное в его биографии начинается только с середины 1900-х гг., с появления в Петербурге. То, что было до этого, узнается лишь из легенд, вернее, «жития» Клюева, рассказанного, употребляя слова протопопа Аввакума, «им самим». Древнему происхождению отводится здесь едва ли не основное место: «Родовое древо мое замглело коренем во временах царя Алексия <...> До Соловецкого страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосо-жжснцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной» 3 — записывает в 1922 г. слова поэта литератор

1 В устном автобиографическом рассказе, записанном его другом Н. И. Архиповым под заглавием «Из записей 1919 года» // Север. 1992. № 6. С. 157. Здесь и в дальнейшем, за исключением одного особо отмеченного случая, курсив мой. — А. М.

2 В метрической книге Сретенской церкви (деревня Коштуги), где поэт был крещен, местом рождения указана лишь волость.

3 Запись впервые опубликована: Ежов И. С. Шамурин Е. И. Русская поэзия XX века. М., 1925. С. 575.

П. Медведев. Они заключают в себе программу осознания им собственной личности и своего жизненного пути с непременным подчеркиванием исторической глубины семейных корней, способных древностью поспорить с именитыми родами. И сопряженными эти корни оказываются с весьма важнейшими событиями духовного движения в России, а именно с возникновением и развитием ш ней религиозного раскола. Тут и бунт монахов Соловецкого монастыря (усмирен в 1676 г.) против церковных нововведений патриарха Никона, в которых ревнителями «древлего благочестия» усматривалось посягательство на православную веру, и первые раскольнические самосожжения в знак неприятия наступивших времен, мира, в коем возобладал антихрист, и основание убежавшими из разгромленного Соловецкого монастыря защитниками «древлего благочестия» старообрядческой Даниловой пустыни на реке Выг, достигшей значительного расцвета при возглавлявших ее братьях Андрее и Семене Денисовых (1-я треть XVIII в.), когда Выгорецию вполне можно было назвать раскольничьими Афинами. Не было тогда и особых преследований со стороны властей, довольствовавшихся в основном откупом в виде трудовых повинностей, а также подношениями от рыболовно-охотничьего хозяйства и серебряного литья (в выговском общежительстве добывалось серебро и чеканились «екатерининские рубли»).

Это, что касается исторических истоков родословной поэта, времени бытия его условных предков, о чем сам он высказывался: «Отцы тж за древлее православие в книге "Виноград Российский1 навеки поминаются»4. А вот и о корнях уже кровно-близких (повествуется им в «житийном» рассказе «Праотцы»): «И еще говаривала мне моя родительница не однажды, что дед мой Митрий Андреянович северному Еру-салиму, иже на реие Выге, верным слугой был. Безусым пареньком провозил он с Выгова серебро в Питер начальству в дарево, чтобы военных команд на Выгу не посылали, рублевских икон не бесчестили и торговать медным и серебреным литьем дозволяли». И веки свою жизнь был этот дед Митрий

4 Клюев Н. Сочинения: В 2-х т. [Мюнхен], 1969. Т. 1. С. 185.

«древлему благочестию стеной нерушимой»и однимиз тех, кем укреплялись на Севере «левитовы правила красоты обихода и того, что ученые-люди называют самой тонкой одухотворенной культурой»5.

В ту же духовную (старообрядческую) прародину уводит поэта и линия, идущая от бабки Федосьи (тоже по матери) — «по прозванью Серых»; в материнских поминных «причитах» по ней запомнились ему слова о «белом крепком Ново-горо-де», о «боярских хоромах перёныих», об узорочье нарядов, .в которых выпала ей судьба красоваться.

Наконец, из еще более отдаленных глубин семейной молвы до поэта доходят и вовсе удивительные сведения. В том же рассказе «Праотцы» приводятся Клюевым следующие обращенные к нему слова матери: «В тебе, Николаюшка, Авваку-мова слеза горит, пустозерского пламени искра шает. В нашем колене молитва за Аввакума застольной была и праотеческой слыла» 6. Далее она рассказывает о том, как в детские годы ей привелось от одной старицы услышать, будто их род «от Аввакумова кореня повелся».