Подтвердить или опровергнуть это едва ли уже возможно, однако же, что касается духовной близости Клюева с несгибаемым протопопом и самобытным русским писателем, то это он вполне доказал и силой своего поэтического и пророческого дара, и упорством в сопротивлении чуждой идеологии, и подобной же мученической судьбой:

Ты, жгучий отпрыск Аввакума, Огнем словесным опален.

(Каин. 1929)

Образ Аввакума как духовного праотца проходит через всю поэзию Клюева. К нему он обращается и в своих литературных размышлениях: «Вот подлинно огненное имя: протопоп Аввакум\ После Давида царя — первый поэт на земле, глубиною глубже Данте и высотою выше Мильтона <...> Брачные пчелы Аввакума не забыли» 1. Жизнеописание свое

5 Литературное обозрение. 1987. № 8. С. 103.

6 Там же.

7 Рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом). Р. 1. Оп. 12. № 681. Л. 109.

он создавал, несомненно, оглядываясь на знаменитое «/питие» XVII в.

Такова духовно-возвышенная и героическая материнская ветвь клюевского генеалогического древа. Иные ценности наследовались по отцовской линии, как о том свидетельствует автобиографическая заметка 1926 г. «Говаривал мне мой покойный тятенька, что его отец, а мой — дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведя по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умняк под сопель шином ходил <...>

Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить... Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.

Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях...»8

Там, в материнских истоках — высокий дух христианства, к тому же в изощренной интерпретации раскольнического мистицизма, а здесь, в отцовских — сохранившееся в недрах народной жизни язычество; с той стороны поэтом усваивается исполненная византийской красоты церковно-книжная культура, с этой — культура народных игрищ, гуляний.

Наконец, о самих родителях поэта. Отец (в прошлом отставной фельдфебель, затем сиделец казенной винной лавки) какого-либо значительного отражения ни в реальной, ни в легендарной биографиях поэта не оставил, хотя и вызвал в свое время восхищенное замечание С. Есенина в письме Клюеву 1916 г.: «Приходил твой отец, и то, что я вынес от него, прямо-таки передать тебе не могу. Вот натура — разве не богаче всех наших книг и прений?» 9 Но зато роль матери в рассказах поэта о себе и во всем его творчестве исключительно велика. Ее образ, пожалуй, самый значительный и светлый из всех образов, пронизывающих его стихи, прозу, письма и записи снов. В нем невозможно разделить реальное и легендарное, мифическое, настолько он насыщен глубинными смыслами самой

8 Красная панорама. 1926. № 30 (124). С. 13.

9 Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1980. Т. 6. С. 71.

клюевской поэзии. Уже ушедшая в иной мир, она становится для сына как бы путеводной звездой, оказывает мистическое воздействие на его судьбу, приходит к нему с поддержкой в трудные минуты жизни, является в снах и видениях. Что же касается ее как верной ревнительницы «древлего благочестия», что, по словам поэта, являлось одной из ее существеннейших черт, то об этом же свидетельствуют и воспоминания односельчан-старожилов, согласно которым, «в доме Клюевых было немало старопечатных и рукописных книг, в горницах висели иконы старого дониконовского письма, перед ними горели лампады. Дом этот часто посещали странницы, "божьи люди"»ю. От матери будущий поэт, если верить его носящим печать житий автобиографиям, получил и своеобразное домашнее образование, из которого разовьется его органическое восприятие исконной национальной культуры (допетровской Руси), ставшее истоком клюевского мира: «Грамоте меня выучила по Часовнику мамушка <...> Я еще букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы, которые знал по памяти, и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю. А мамушка-покойница придет и ну-ка меня хвалить: "Вот, говорит, у меня хороший ребенок-то растет, будет как Иоанн Златоуст"» (из «житийного» повествования «Гагарья судьбина») п.

К матери, по признанию поэта, восходят не только истоки религиозно-нравственных основ его личности, но также и его поэтического дара. Была она, как он писал сразу же после ее смерти в 1913 году В. Брюсову и В. Миролюбову, «песельни-цей» и «былинщицей». Позже эту ее одаренность, не без полемического прицела, он возводил даже в идеал: «Тысячи стихов, моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери» (Гагарья судьбина)12.

Именно по настоянию матери, в шестнадцать лет, как явствует из той же «Гагарьей судьбины», Клюев уходит в Солов-

t0 Грунтов А. Материалы к биографии Н. А. Клюева // Русская литература. 1973. № 1. С. 119.

11 Север. 1992. № 6. С. 150.

12 Там же. С. 153.

ки «спасаться», на выучку к тамошним старцам, где надевает на себя девятифунтовые вериги. Оттуда затем начинаются его странствования по монастырям и раскольничьим скитам России, во время которых он становится «царем Давидом» большого Золотого Корабля белых голубей-христов, т. е. слагателем радельных песен на потребу мистической секты духовных христиан.

Так начинается Клюев «песнописец» и поэт. И поскольку всякие даты в этом «мифическом» периоде его истории, естественно, отсутствуют, то определить, когда это произошло (т. е. сочинил свои первые «псалмы»), можно лишь косвенно. «Я был тогда молоденький, тонкоплечий, ликом бел, голос имел заливчатый, усладный». Видимо, речь идет о шестнадцати-семнадцатилетнем возрасте.

Обратимся теперь к документированной части биографии поэта.

По окончании вытегорского двухклассного городского училища (1897) Клюев поступает в Петрозаводскую фельдшерскую школу, из которой уходит по состоянию здоровья, проучившись год. В 1904 г. в малоизвестном петербургском альманахе «Новые поэты» появляются его первые, еще не носящие печати клюевского своеобразия стихи. Подобные же выходят через год и в двух московских сборниках «Волны» и «Прибой», изданных «народным» кружком П. Травина, членом которого Клюев состоял. Приняв участие в революции 1905 года в качестве агитатора от Крестьянского союза и поплатившись за это шестимесячным тюремным заключением, Клюев отходит от революционного движения и обращается к интенсивным духовным поискам и творческому самоопределению, прокладывая себе путь в большую поэзию.

Бесспорным авторитетным провожатым избирает он А. Блока. В начатой с ним в 1907 г. и продолжавшейся восемь лет переписке Клюев придерживается двух целей: во-первых, приобщиться, будучи «темным и нищим, кого любой символист посторонился бы на улице» (из письма Блоку 5 ноября 1910 г.), к элите современного искусства, а, во-вторых, просветить ее представителей, оторванных от национальной жизненной стихии и истинной культуры, духом добра и красоты, исходящим от потаенной народной России, вестником которой он себя осознает. За такового принимает его и Блок, включая фрагменты клюевских писем в собственные статьи, а личную встречу с ним в октябре 1911 г. назвав «большим событием» в «осенней жизни» (Дневник. 1911 г., 17 окт.) В письме к одной из своих корреспонденток он даже признается: «Сестра моя, Христос среди нас. Это Николай Клюев»13. Вскоре он входит в круг столичной литературной элиты и уже в 1908 г. печатается в роскошно издаваемом журнале символистов «Золотое руно». В конце 1911 г. (на обложке 1912) выходит первая книга его стихотворений «Сосен перезвон» с предисловием В. Брюсова, в котором говорилось, что «поэзия Клюева жива внутренним огнем», вспыхивающим «вдруг перед читателем светом неожиданным и ослепительным», что у Клюева «есть строки, которые изумляют». В книге было ощутимо эхо недавней революции. В экзальтированном облике героини своеобразного лирического романа (единственного у Клюева с женщиной) угадывались исполненные жертвенности черты революционерки и одновременно монахини.