– Нужно послать еще одного гонца к королю, – заметил амьенский епископ Лиутгард. – Наши силы слишком ничтожны, и жизнь добрых амьенских христиан, а также служителей церкви, подвергается слишком большой опасности.

– Я могу послать еще одного гонца, если вам так угодно, ваше преосвященство, но от этого не будет никакой пользы. Когда еще большее воинство стоит почти под самым Парижем, король едва ли сможет защищать нас.

– Но если госпожа графиня обратится к нему с просьбой…

– Я сделала бы все, что моих силах, для спасения моих детей и всех подданных, но боюсь, что супруг мой прав и от обращений к королю сейчас не будет никакого толка. – Графиня Гизела сжала руки на коленях. – Напротив. Еще когда только шли переговоры о моем браке с графом Гербальдом, Его Величество заметил, что, отдавая ему руку своей сестры, он надеется, что найдет в графе Амьенском надежного защитника хотя бы части нашей многострадальной державы. Король скорее ждет помощи от нас.

Она приходилась родной сестрой королю Карлу, за графа Гербальда вышла вторым браком, переехав из далекого итальянского Фриуля почти на самый северо-восток Франкии. Двое ее детей были уже совсем взрослыми людьми, однако, всякий видевший эту красивую женщину не мог бы не признать, что супруг ее достоин всяческой зависти.

– И еще то письмо, – добавил граф. – По поводу подновления городских стен, которое я провел, когда вступил в должность. Король выразил неудовольствие, что я нарушил его указ, и заметил, что с новыми стенами я теперь могу постоять за себя и свой город. Нужно понимать, что присылать людей на мою защиту он не намерен.

– Будем молить Господа, дабы стены эти уберегли нас от ярости норманнов! – епископ Лиутгард воздел руки.

– Но если они пройдут дальше и соединятся с теми, что стоят у Сен-Кантена… – проговорила графиня, отчаянно сжимая пальцы. Она старалась сохранять достоинство и самообладание, как подобает женщине королевского происхождения и внучке императора Карла, прозванного Великим, но в последние годы на нее обрушилось слишком много бед, и ее терпение почти иссякло.

– Будем уповать, что они и под Сен-Кантеном передерутся, как передрались под Аббевиллем!

– На это у меня нет надежды, – возразил граф. – К Сен-Кантену они могут пройти только мимо Амьена. Пока их так много, они почти наверняка предпочтут осадить город. А у нас не хватит людей, чтобы дать им отпор. Наша единственная надежда в том, чтобы отвадить их от мысли о штурме.

– Но как?

– Мы должны дать сражение и пробовать если не разбить норманнов, то хотя бы отпугнуть их. Если напасть на них неожиданно, использовать конницу и не дать им выстроиться, то мы сможем изрядно порубить их. Если Бог даст нам убить их вождя, то остальные могут и отступить. У них тогда не останется достаточно людей, чтобы осаждать город. И им придется поискать другую добычу в другом месте. Конница дает нам преимущество, и мы должны его использовать.

– Но вы понимаете, как это опасно? – графиня с тревогой посмотрела на супруга.

– Даже в стенах монастыря человек не может чувствовать себя в безопасности, что же говорить о поле сражения? – Граф пожал плечами. – Вспомните вашего родственника, аббата Гуго, или несчастного аббата Аудульфа. Так что нам остается уповать на Бога. А это не так уж и мало, не правда ли, святой отец?

В распоряжении графа Амьенского было два десятка тяжеловооруженных всадников, составлявших его личную дружину. Каждый из них имел кольчугу, шлем, поножи, меч, копье и щит. Примерно так же были вооружены богатые сеньоры, явившиеся в Амьен по зову графа, каждый со своими слугами, но вооружение слуг было гораздо проще. Также в самом городе можно было набрать в ополчение три или четыре сотни человек – из жителей самого Амьена, а также окрестностей, поспешивших под защиту стен при слухах о появлении норманнов. Шлемы и мечи, а тем более кони, простым свободным людям были не по средствам, и хорошо, если у каждого найдется хотя бы щит и лук с запасом стрел. Самые бедные, способные обеспечить себе только лук, составляли отряд лучников.

Войско не поместилось на соборной площади Амьена, пешие ратники толпились на прилегающих улочках. Но граф Гербальд, садясь на коня в предрассветной мгле, окидывал взглядом толпу, озаренную несколькими факелами, безо всякой гордости. Когда войско собирает король, призывая на службу графов и богатых знатных сеньоров, так что одна конница оставляет несколько сотен, а общая численность достигает пяти-шести тысяч человек – тогда воевать можно и с норманнами. Ведь и они смертны, и бывают случаи, когда они терпят поражение. Граф Гербальд очень хотел, чтобы сегодня выпал как раз такой случай, но понимал, что надеяться ему следует в основном на Бога.

Давно прошли те времена, когда граф управлял округой, разделенной на сотни, а в каждую сотню входило столько дворов, чтобы дать войску сто человек, каждый из которых был вооружен франциской – знаменитой секирой франков – копьем с зубцами на длинном остром наконечнике и щитом. Тогда войско тоже набиралось из свободных людей, как и теперь. Но теперь этих свободных осталось так мало, что воевать некому, и с этим даже короли ничего не могут поделать. Короли боятся собственной знати и запрещают укреплять города и поместья, видя в этом опасность для своей власти. Знатные франки были преданны своим королям, когда те водили их в победоносные походы на окрестные народы и щедрой рукой раздавали поместья в награду за доблестную и верную службу. Теперь все иначе. Преемники Карла Магнуса не ходят в походы, а значит, могут раздавать только собственные земли. Но тех надолго не хвататет, да и враги теперь приходят сюда сами. Простые люди подчиняются своим сеньорам, а графы не желают воевать под знаменами короля, который больше ничего не может им дать, предпочитая оборонять свои владения от новых претендентов. И даже норманнская угроза ничего в этом не меняет: королю не хватает сил оборонять державу, а держава не служит слабому королю. И если дальше так пойдет, то в бывшей грозной империи скоро не останется ни королей, ни подданных!

Но и отступать, надеясь отсидеться за построенными, вопреки королевскому указу, городскими стенами, было нельзя. В этом случае погибнут не одно, а два графства – Амьенское и Вермандуа, расположенное выше по Сомме. Должность графа Вермандуа до норманнского набега занимал сын графини, шестнадцатилетний Адалард. А ведь графиня Гизела перед свадьбой взяла с будущего супруга обещание, что он будет относиться к ее сыну как к своему. Граф Гербальд не мог отказать дочери и сестре королей, брак с которой был огромной честью даже для него, потомка знатного и высокопоставленного рода. Каролинги очень не любят отдавать замуж своих дочерей, чтобы не множить число претендентов на престол. Сколько прекрасных девушек вели распутную жизнь с молчаливого согласия своих отцов и братьев, не имея возможности избрать законного супруга, или поступали в монастыри. При жизни императора Карла ни одна из его дочерей не вышла замуж – а ведь их у него было больше десятка. И хотя много говорилось о великой любви императора к дочерям, «коронованным голубкам», из-за чего он якобы не мог вынести разлуки с ними, все понимали, что истинная причина, по которой император держит дочерей при себе, другая. И сам не склонный к монашескому образу жизни, на «шалости» принцесс Карл Магнус смотрел снисходительно, не позволял подданным сказать о них ни одного дурного слова. Их внебрачных детей помещали в монастыри, где те становились аббатами – духовные лица, да еще незаконного рождения, никому из наследников не были страшны.

Король Карл позволил своей сестре Гизеле выйти за графа Амьенского не без мысли о том, что сестра в свои годы едва ли еще способна обзаводиться новым потомством, а преданный человек на границе державы ему нужен. Не имея возможности раздавать земли и подарки, король был вынужден привязывать к себе знать кровным родством.

Этой весной граф Гербальд собирал войско, чтобы предпринять еще одну попытку помочь Адаларду и тем выполнить данное жене обещание. Но воля Господня такова, что «помогать» приходится издалека – у стен своего собственного города.