Первым делом пришлось тушить пожары, отложив на время все прочее – иначе Сен-Кантен попросту сгорел бы со всеми богатствами и жителями, лишенными возможности бежать. Несколько дворов уже пылало, строения пришлось растаскивать с риском для жизни, заливать водой, забрасывать землей. При прекращении грабежей не обошлось без стычек – особенно когда приходилось иметь дело не со своими людьми. Викинги из войска Ингви, опомнившись, разобрались наконец, что свои вожди так и не появились – а эти еще говорят, что те все перебиты с самим Ингви конунгом во главе! – и что сражаются они, по сути, во славу совершенно чужих хёвдингов, каких-то смалёндцев. Но почти в одиночку лезть в драку ради погибших вождей желающих не нашлось, и уцелевших людей Ингви довольно быстро усмирили. К пленным франкам приставили охрану, захваченную добычу Харальд потребовал сдать для дальнейшего пересчета и дележа. Требования его соответствовали походным законам, поэтому норманны, ворча, все же стали выкладывать на пол груды цветной одежды – порой порванной и запачканной то золой, то землей, то кровью, – украшения, целые связки золотых и серебряных нательных крестиков, кое-что из посуды. Множество мужских и женских браслетов, в том числе и те, что франкские женщины носили на ногах под платьем и которые стали приятной неожиданностью для норманнов, искавших под женскими подолами вовсе не это. Головные повязки, ремни обуви, пояса, подвязки чулок-шоссов, которые (подвязки) франки тоже любили украшать металлическими бляшками, бусами и бахромой – жадным варварам годилось все. В общей куче мелькали уже знакомые пластины книжных окладов – значит, и до церквей добрались. Бывшие воины Ингви при этом бросали хмурые и многозначительны взгляд на Золотого Дракона. Они еще не видели тела своих прежних хёвдингов, но то, что легендарное сокровище их конунга сменило хозяина, вполне убеждало само по себе.

Обосновались вожди в одном из каменных домов, деревянными перегородками разделенном на три покоя. То ли это была городская резиденция графа Вермандуа, то ли еще что – никто не задумывался. Среди принесенного нашлось немало церковной утвари, и это означало, что все три, скорее всего, городских монастыря уже в руках захватчиков. И наведаться туда нужно было как можно быстрее, на чем особенно настаивал Оттар. Все знали, какие огромные сокровища таятся во франкских монастырях, и оставить их без присмотра означало рисковать потерей самых ценных вещей. За утаивание добычи полагалось повешение – но кого когда это останавливало, как заметил тот же Оттар.

Где находятся монастыри, норманны уже примерно знали – видели их во время сражения и наведения порядка, да и отличить монастырские усадьбы, состоящие из многочисленных крупных строений, было нетрудно. Взяв своих людей, сыновья Хальвдана и Оттар уже хотели тронуться в путь, оставив в резиденции Вемунда для охраны уже захваченного, но тут им помешали неожиданные посетители.

Честно говоря, не ожидать этих посетителей – попросту забыть об этих людях можно было только после этого сумасшедшего дня, с гудящей головой и ноющими ранами. В резиденцию явился граф Гербальд, а с ним еще какой-то знатный франк. Надо было думать, что это и есть предводитель второго конного отряда. Когда битва переместилась в Сен-Кантен, они за ней туда не последовали, понимая, что коннице в городе нечего делать, и предпочитая уберечь остатки своих людей. Но теперь пришла пора поговорить и наконец разобраться в произошедшем. Норманны, думающие в первую очередь о добыче, с объяснениями могли бы подождать и до завтра, но франки считали иначе.

– О, приветствую тебя, граф Гербальд! – воскликнул Харальд, увидев гостя и почти столкнувшись с ним в дверях. – Рад, что ты уцелел. Много людей потерял? А это кто с тобой?

– Это, хочу тебе представить, Хильдемар, сын Гунтарда, прежнего графа Вермандуа и аббата Сен-Кантен де Монт, – сдержанно ответил граф Гербальд. Выглядел он озабоченным и хмурым.

Его спутник надменно кивнул, глядя, однако, с любопытством. С одной стороны, он не собирался быть слишком любезным с бородатыми варварами-норманнами, а с другой, сила сейчас была на их стороне и достижение его собственных целей во многом зависело от них. Это был еще молодой человек, лет двадцати пяти, с темными волосами и большими карими глазами, очень высокий, худощавый, узкоплечий, с длинными ногами. Рери он сразу показался похожим на журавля. Одет он был в красные штаны и льняную верхнюю рубаху под кольчугой, а поверх красных штанов на нем были длинные, до бедра, шелковые чулки, обвязанные под коленом подвязками из красного сафьяна с жемчугом и золотой бахромой. Длинный меч с золоченой, украшенной гранатами рукоятью висел на роскошной перевязи, обтянутой красно-золотой парчой. После битвы он уже успел натянуть шелковые перчатки с полными пальцами, которые здесь носили, в отличие от беспалых, только люди знатного происхождения. И это происхождение явственно отражалась в тонких чертах его надменного лица. Оглядывая собеседников, незнакомец то и дело шарил глазами вокруг, будто искал нечто, должное, по его мнению, здесь находиться.

– И откуда он тут взялся? – спросил Харальд, в то время как Рери напряженно старался вспомнить, не слышал ли он это имя где-то раньше. Кажется, слышал… Но где? Наверное, в Амьене, где же еще? И в связи с чем?

– Виконт Хильдемар вступил в бой на нашей стороне, не могу этого не отметить, – сказал граф Амьенский, но видно было, что воздает должное виконту в значительной мере против воли. – Поэтому он имеет право рассчитывать на то, что вы хотя бы выслушаете его.

– А давай мы завтра его выслушаем? – предложил Харальд. – Нам сейчас не до того. Надо за монастырями присмотреть, а то потом костей не соберешь…

– Его дело не терпит отлагательств, и в этом я с ним согласен. И оно напрямую касается как моей семьи, так и монастыря Святой Троицы.

Монастыря Святой Троицы! В памяти Рери всплыло утро, берег Соммы, корабли, графиня Гизела. Она что-то говорила монастыре Святой Троицы, просила позаботиться о ком-то, кто, вроде бы, должен там находиться… О боги! Она ведь говорила о своем ребенке! За всеми событиями дня ее просьба совершенно вылетела у Рери из головы. Да и вспомни он раньше, едва ли у него нашлось бы время и возможность что-то сделать.

– Да, я помню! – воскликнул он. – Графиня Гизела говорила мне. Там ее ребенок. Я обещал присмотреть, чтобы его не обижали. Она его получит, если еще не поздно. Ты знаешь, где тут этот монастырь? Идем с нами, покажешь дорогу – так оно быстрее будет. Ты ведь знаешь этого парня в лицо?

– Святая Троица – женский монастырь, – сказал граф Гербальд, глядя на Рери с непонятным сожалением. Похоже, он уже нисколько не верил, что дело кончится хорошо, но стремился выполнить свой долг до конца. – Среди его послушниц находилась дочь Гизелы, вдовствующая графиня Санлисская. Только Бог знает, жива ли она теперь, после того как город почти весь день был в руках ваших людей.

– Но я требую, чтобы в обмен на мою помощь графиня Санлисская была передана мне, – вдруг сказал виконт Хильдемар. Он тоже говорил на языке франков, но норманны уже привыкли к нему и понимали почти все.

– За твою помощь? – Харальд подбоченился. – Ты радуйся, что сам жив еще! Думаешь, мы не видели, как ваши колошматили всех норманнов, до кого могли дотянуться, и моих людей в том числе! Да вы принесли нам больше вреда, чем пользы! Тебе стоит скорее договариваться о выкупе за твою собственную жизнь и свободу, если только тебе еще есть что предложить! А не ставить нам условия и не требовать… Ой, – до него внезапно дошло услышанное. – Графиня Гизела… Графиня… Ее дочь? Дочь, ты сказал?

Рери тоже сообразил, что или недослышал, или не понял, но искать надо не мальчика, а девочку. И если эта девочка – уже вдовствующая графиня Сан… неважно, то она, по всему выходит, не такая уж девочка, а скорее взрослая женщина. А у франков «взрослая женщина» начинается лет с двенадцати, то есть по меркам норманнов эта графиня-вдова может быть очень даже молодой девушкой.