В самоходной артиллерии — тревога

Но спешно построенные несколько сотен дизельных подлодок, не имевших надежного прикрытия, для развертывания на океанских просторах, не могли изменить ситуацию.

Сталин, который испытывал странную любовь к большим кораблям, даже после печальных для них итогов сражений войны, продолжал настаивать на строительстве линейных и просто крейсеров. Ставших же королями океанов авианосцев не собирались строить даже в перспективе. Генералиссимусу больше нравились корабли с толстой броней и мощным артиллерийским вооружением, весьма внушительно выглядевшие на парадах, но совершенно бесполезные в современной войне. Машины с крепкой броней и солидным калибром пушек должны были господствовать и на суше.

Моряки и летчики никогда не пользовались особым влиянием в кремлевских кабинетах. Руководство Министерства обороны состояло главным образом из представителей сухопутных войск, среди которых было немало и танкистов. Вот это-то лобби и проталкивало все новые программы наращивания количества обычных вооружений, игнорируя изменения, происходящие в оружейной области. До самой кончины Советского Союза генералы и маршалы от бронетехники с опытом второй мировой войны продолжали определять военную политику.

В более позднюю, ядерную эпоху танки превратились в убедительный аргумент внешней политики. Межконтинентальные ракеты, способные стереть с лица земли любую страну, мало подходили для решения текущих проблем — их нельзя было использовать для вразумления союзников или оказания «интернациональной помощи» странам третьего мира. Они были оружием устрашения для Американцев, а для всех остальных больше подходили танки.

Именно танкисты занимали ведущие посты в военном ведомстве. В самой мощной военной группировке — Группе советских войск в Германии почти все командующие были выходцами из танковых войск, от маршала И.И. Якубовского до генерала армии В.А. Беликова, в свое время командовавшего 5-й гвардейской танковой армией. Военный советник первого и последнего советского президента, маршал Ахромеев, в семидесятые годы тоже командовал танковой армией в Белоруссии. Танкистом был и предпоследний министр обороны СССР маршал Соколов. Такая тенденция говорит о многом.

Советская военная стратегия в послевоенный период, как и в тридцатые годы, считала важнейшим видом стратегических действий и основным способом ведения войны стратегическое наступление, родившееся как очевидное развитие успеха в войне. Оборона, как и в предвоенные годы, считалась временным видом боевых действий. В зависимости от обстановки она могла быть вынужденной или преднамеренной, но в повседневной учебе войск ей практически не уделяли внимания, опять же, игнорируя печальный опыт войны.

К тому же придворные историки сочинили к этому времени новую концепцию первого этапа войны — не было никакой катастрофы, не было кровавого отступления до Волги и громадных, ничем не оправданных жертв, а был гениальный замысел величайшего полководца всех времен и народов — заманить врага как можно дальше в глубь своей территории, обескровить его, а затем решительным ударом разгромить и изгнать.

Слово «оборона» вновь, как перед войной, оказалось под запретом — Советская Армия отступать не могла, ей положено было сметать врага со своего пути, неся освобождение народам всего мира. Принцип был один: лучшая защита — нападение.

Продолжала развиваться теория глубокой наступательной операции, родившаяся еще в 30-е годы. С начала операции силы и средства противника предусматривалось поражать на большую, чем в годы войны, глубину, благо для этого имелись и соответствующие возможности. Тут возникает очень интересный вопрос необходимости и достаточности — эти возможности в этот период как раз и создали те же танковые и механизированные дивизии, механизированные армии в свете новой старой стратегии.

В Генеральном штабе, не успев остыть от накала сражений недавно закончившейся войны, уже составляли оперативные планы на случай будущей. Сидеть в окопах в ожидании вражеского вторжения и готовясь к его отражению никто не собирался. Все боевые действия третьей мировой войны должны были вестись на вражеской территории. Лозунг был тот же — «воевать малой кровью, на чужой территории».

Прорыв глубоко эшелонированной обороны противника на Европейском театре военных действий рассматривался как основной и наиболее важный этап наступательной операции. Для прорыва вражеской обороны должны были привлекаться стрелковые дивизии общевойсковых армий. При поддержке тяжелых танков, после обработки позиций противника авиацией и артиллерией пехота должна подавить сопротивление выживших американских солдат и открыть путь на Запад.

Наступление танковых и механизированных дивизий в первом эшелоне допускалось только в исключительных случаях — им отводилась иная роль, для которой сберегались основные танковые силы. В прорыве обороны важная роль отводилась механизированным дивизиям стрелковых корпусов — они находились во втором эшелоне стрелковых корпусов и вводились в бой для захвата второй полосы обороны противника с ходу или с подготовкой прорыва в короткие сроки.

Механизированные же армии предназначались, главным образом, для стремительного развития операции в глубину — рывка на запад, к Рейну, окружения основных группировок противника и уничтожения его крупных резервов как самостоятельно, таки во взаимодействии с воздушно-десантными войсками и подвижными соединениями общевойсковых армий.

Сегодня Днепр, завтра — Рейн!

Они предназначались для рывка в глубь обороны противника, а не для прогрызания оборонительных рубежей, когда тысячи танков могут погибнуть при прорыве (как это часто случалось в годы войны), не выполнив тех задач, для которых их создавали. Конечной целью танковых колонн должны были стать берега Атлантического океана и Ла-Манша.

С первых мирных дней в кабинетах Генерального штаба сотни офицеров и генералов ломали голову над планами применения быстро растущего и крепчавшего танкового меча. Важнейшим этапом оборонительного сражения военная теория первого послевоенного десятилетия считала фронтовой контрудар. Для его нанесения привлекались: во фронте — второй эшелон, фронтовые резервы, часть сил армий первого эшелона и авиация; в армии — второй эшелон, армейские резервы, механизированные дивизии корпусов первого эшелона при поддержке авиации. Как правило, в контрударе должны были принимать участие основные силы механизированных и танковых объединений и соединений.

Будущий министр обороны СССР генерал армии Гречко как-то, посетив отдыхавшего на даче Хрущева, в разговоре о военной стратегии начал описывать хозяину будущую мировую войну, как он ее себе представлял. По расчетам Гречко, на второй день после начала боевых действий он сходу намеревался форсировать Рейн. На пятый или шестой день он овладел Парижем и без задержки двинулся дальше, к Пиренеям, оставив без внимания Великобританию. Горы его тоже не остановили, он перемахнул их с ходу и остановился только на берегу Атлантического океана.

Хрущев задал один вопрос:

— А дальше что?

— Дальше? — как-то неуверенно переспросил генерал и неуверенно произнес: — Дальше… Все…

— Что все? — продолжал напирать Хрущев, — какие ваши предложения по дальнейшим действиям? Вы же докладываете Председателю Совета Министров!

— По дальнейшим — никаких, — отрапортовал генерал.

Хрущев просто взорвался. Последовал грандиозный разнос.

— Вы что, не слыхали об атомном оружии? — орал Хрущев. — Какое наступление? Какой Париж? В Наполеоны метите? От вас в первый же день и мокрого места не останется!

Если сын Хрущева, ставший свидетелем этой сцены и описавший ее в своих мемуарах, не приукрашивает образ своего отца, можно сделать вывод о том, что у партийного вождя был более здравый взгляд на будущую войну, чем у воинственного Гречко.