Поставив передо мною плов и пожелав приятного аппетита, официант дробно застучал каблуками вниз по лестнице в основной зал таверны, где вдруг наступила тишина, а через секунду скрипач заиграл чардаш Монти. Звуки знаменитого чардаша доносились до меня приглушенно, я подумал, что, наверное, музыку заказал какой-то венгр, хотя и необязательно, она ведь достаточно известна в мире.

Плов «Александр Македонский» оказался, что называется, так себе. Только мясо и рис выкладывались на тарелку отдельно, а не смешанные, как обычно.

Как говорят у нас про водку: «первая стопка колом, вторая – соколом». Так же и у меня третий бокал ракии выпился как бы сам собой. А скрипач все наяривал чардаш, на душе у меня защемило, перед глазами чуточку поплыло – я почти не различал кораблик в море, наверное, он уходил или уже ушел за линию горизонта.

– Табак повез в Марсель, – вдруг раздалось из-за второго столика в дальнем темном углу маленькой веранды.

– Почему вы думаете – табак, Степан Григорьевич? – спросила тетя Нюся.

Я сразу узнал ее по голосу и по абрису лица в темноте веранды.

И тут на керамическом блюде за их столиком будто сами собой зажглись три свечных огарка. В ту же долю секунды я увидел молодое лицо моего любимого деда Адама, его ярко взблескивающие при зажженных свечах глаза, полные жизни и света. Я сразу понял, что второй мужчина за столиком – мой дед по матери Степан: широкоплечий, большой человек, очень большой – именно таким я всегда и представлял моего двухметрового деда Степана Григорьевича. А тетя Нюся была такая же, как всегда в моей памяти, только очень молоденькая.

Так и не допив четвертый бокал ракии, я весь обратился в слух и внимание, нисколько не задумываясь над тем, галлюцинации ли это или явь.

– Вы спрашивайте, почему табак? – продолжая разговор, обратился Степан Григорьевич к тете Нюсе. – Потому, Анна Михайловна, что Кавала главный перевалочный пункт торговли табаком в Европе. – Дед Степан чуть призадумался и неожиданно добавил: – А до нас хорошо плыть морем от Варны до Одессы… но морем опасно.

– Вы думаете, утонем? – удивился Адам Семенович.

– Давайте-ка, ребятки, без брудершафтов, но перейдем на «ты», – не отвечая на его вопрос, предложил Степан Григорьевич.

– А я хочу с брудершафтом! – засмеялся Адам Семенович. Его глаза молодецки блеснули, и он потянулся со своим бокалом к Анне Михайловне.

Наверное, она не знала, что значит брудершафт, но, как истая женщина, обучаясь на ходу, оплела свою руку с бокалом с рукой Адама Семеновича и, подражая ему, выпила до дна свою кадарку. Тут он и поцеловал ее в губы.

– Все. Теперь я – Адам, а ты – Анна, без отчеств.

– А Степан Григорьевич? – возбужденно улыбаясь, спросила Анна, которой очень пришелся по вкусу незнакомый ей прежде брудершафт.

– Степан согласен на «ты» и без поцелуев с Адамом. Все. Я – Степан, он – Адам, ты – Нюся. У меня так младшую сестренку зовут.

Адам ловко налил кадарки Нюсе, а себе со Степаном – ароматной абрикосовой ракии. Все трое чокнулись со звоном и радостно выпили.

Адам аккуратно подкладывал закуски и салаты на тарелку даме. По всему его просветленному облику и молодо блестящим синим глазам, особенно красивым при свечах, по тому, как наливал он Нюсе не по полной, а по чуть-чуть, щадяще, по тому, как иногда он как бы нечаянно нежно прикасался своей рукой к ее руке, мне стало сразу понятно, что в чем-чем, а в ухаживаниях за молоденькими женщинами дед Степан не соперник деду Адаму.

Абрикосовая ракия пилась легко и источала аромат осеннего фруктового сада. Кадарка тоже нравилась Нюсе. Хмель быстро брал свое, движения всех сидевших в застолье стали подчеркнуто плавными, щеки разрумянились, глаза горели.

После того как разлили спиртное в третий раз, Адам прикрыл свой бокал ладонью и сказал:

– Я только три. Больше не пью.

– Ну и славно, – засмеялся Степан, – остальное мне достанется.

– Хорошо греки готовят, вкусно, – сказала Анна.

– Я с мальства ихнюю еду знаю. Что вкусно, то вкусно, – поддержал ее Степан, – у себя в Таганроге я начинал с мальчиков на побегушках у грека Демантиди.

– Да ты что?! – воскликнул Адам. – И моя жена Маня работала у него старшей гувернанткой, только в ростовском доме, на Садовой.

– Точно, у него было два больших дома: один в Таганроге, а другой в Ростове, поближе к губернскому начальству, – сказал Степан. – Старшей гувернанткой?

– Старшей.

– Так не Мария ли Федоровна?

– Она.

– Красивая женщина, – сказал Степан и, бросив взгляд на мгновенно увядшую Анну, добавил: – Ты, Нюся, не тушуйся. Что красавица Мария Федоровна, то и спору не может быть, а и ты у нас хороша, да еще совсем молоденькая!

– Мир тесен, – смущенно сказала Анна.

– Куда тесней, – усмехнулся Степан. – Сейчас нас, русских, так разбросало по белу свету, что везде можно своих встретить. А че, ребята, домой хочется? – вдруг спросил он, обведя Адама и Анну цепким взглядом карих монголовидных глаз. При этом его большое чистое лицо раскраснелось, и он машинально взъерошил на голове огромной ладонью коротко стриженные волосы. Нужно сказать, что этот жест с взъерошиванием волос был характерен для Степана с детства, или, как он говорил, «с мальства». – Так че, ребята, домой охота?

– Я как раз собирался тебя спросить, – ответил Адам, – может, составишь компанию?

– По рукам, – протянул свою ладонь Степан. Адам подал свою, и, когда они пожимали друг другу руки, Адамовой ладони и видно не было, такая она оказалась небольшая по сравнению с широченной ладонью Степана. – Это дело надо обмыть в добрый путь, – сказал Адам, как бы утверждая свое единение с ней. – Дольем?

– Дольем, – чуть слышно отвечала Анна.

И тогда Адам налил себе ракии в четвертый раз и пополнил рубиновой кадаркой бокал Анны.

– А меня бросите? – растерянно спросила Анна. Даже при свете трех огарков было хорошо видно, каким бледным, прямо-таки белым стало ее лицо.

– Нет, – сказал Адам, – если ты доверяешь, тебя я возьму с собой.

– Доверяю, – едва слышно проговорила Анна, и на глаза ее навернулись слезы.

– Тогда поехали! – радостно засмеялся Степан. – Как говорил Пушкин: Содвинем бокалы!

Все трое выпили до дна, лихо.

– Под плов «Александр Македонский» пьем, – заметил Степан, – Александр Филиппович до самой Индии дотопал, а нам-то пройти совсем чуть-чуть, тысячи полторы верст, это на ихние европейские километры немного больше двух тысяч. К осени дома будем, говорят, у нас жизнь налаживается. Золотые червонцы выпускают.

– Дай бог, – проникновенно сказала Анна.

– Я в этой Кавале застрял случайно, – сказал Степан, – а тем более на сборе апельсинов. Считай, шесть лет прожил в Салониках, дожидаясь сыночка моего посаженного Демантиди. Ну, это длинная история, по дороге домой как-нибудь расскажу. А в Кавалу я прибыл закупить кораблик табаку, отогнать его в Варну, там сбыть и налегке, но с деньгами отплыть в Одессу – такой был план, но…

– А если сразу гнать табак из Кавалы в Одессу? – прерывая Степана, с неожиданным интересом спросил Адам.

– Опасно. Наши могут не отдать деньги.

– Но у тебя ведь есть знакомые греки, которые гоняли?

– Есть. Они и говорят. Я сам почти грек, – у меня вид на постоянное жительство.

– Слушай, а давай я с твоими греками переговорю еще раз, как бы от себя. Как будто я хочу гнать сам, один? В Одессе можно получить две цены?

– Можно-то можно… и не две, а даже три.

– Тогда давай, давай, – возбужденно сказал Адам. – Я продам автомобиль, продам прицеп.

– А что, они твои? – удивился Степан.

– Мои.

– Я думал грека-хозяина.

– Мои. Он мечтает у меня купить. Через неделю сезон закончится, и он купит.

– Да, сезон первого сбора закончится через неделю, – подтвердил Степан. – А грек не зажилит деньги?

– Нет, – уверенно сказал Адам, – тогда мой приятель его попросит.