– Из местных?

– Ага, – усмехнулся Адам, – парабелюм, – и при этом его синие глаза на мгновение так прицельно сузились, что опытному Степану сразу стало понятно: Адам из тех, кто способен на скорые решения.

– Ишь ты, – засмеялся Степан, – какой ты у нас воинственный!

Оранжевый круг полной луны поднялся высоко в чистом небе и ярко освещал окрестности: тусклые огоньки городских домов, сбегающих с невысоких гор к порту, и сам порт, и море, светящееся под луной, и лунную дорожку от гавани чуть ли не до самого горизонта. В полной тишине было слышно, как где-то в верхних кварталах Кавалы плачет малый ребенок.

– Александр Филиппович здесь бывал, может, как раз на месте этой таверны, где сидим, – прервал долгую паузу Степан, – бывал он, а теперь мы – вот что удивительно!

– Знакомый? – спросила Анна.

– Чтоб с ним познакомиться, я опоздал родиться, – засмеялся Степан, – ну, а по существу, родственник, если учесть, что в четырнадцатом поколении все люди – братья.

– А почему в четырнадцатом? – спросила Анна.

– Не знаю, так говорил старик Демантиди. Александром Филипповичем я называю Александра Македонского. Папаша у него был Филипп – царь македонский.

Адам молчал, потому что ни про Александра Македонского, ни про его отца Филиппа, ни про Пушкина, ни про древний город Кавалу сказать ему было нечего.

Я знал, что Степан, хотя и окончил всего лишь церковно-приходскую школу, был человеком весьма образованным и начитанным. Он был из тех, кого принято называть самородками, кто способен получить образование и без университетов – самоучкой.

А что касается Адама, то он, хотя и окончил каким-то чудом реальное училище в Ростове, а потом очень редкие в конце XIX – начале XX века Высшие двухгодичные курсы автомобильных механиков, был далек от образованности в ее широком смысле. Книг он не читал, предпочитал им живое действие окружающей жизни, которую он всегда чувствовал очень остро и в которой всегда был готов на риск, иногда просто ради самого риска. По существу, он был фаталист до мозга костей из тех счастливчиков, что не боятся вызвать огонь на себя и при этом выходят из переделок без единой царапины.

– Так что в Одессе можно взять три цены за табак? – вернулся к разговору Адам.

– Говорят, – вяло отвечал Степан, подавляя зевок. Он выпил достаточно много сорокапятиградусной ракии и не то чтобы охмелел, а как-то осоловел. У него в застолье обычно так и бывало. Степан прикрыл глаза, и вдруг Адам и Анна услышали, как он тихонько похрапывает. Они радостно улыбнулись друг другу, как будто, наконец, остались одни. Адам нежно взял руку Анны в свою, и так они просидели, не шелохнувшись, минут десять.

– И что, ребята?! – вдруг громко сказал Степан и открыл глаза. Лицо его просветлело, а взгляд карих глаз, еще недавно мутновато-пьяных, стал совершенно ясным, пытливым. – Может, закажем кофе и даме десерт?

– Обязательно, – отпуская руку Анны, согласился Адам, – кофе обязательно. Ты пьешь кофе, Аня?

– Пью, когда дают.

– Здесь кофе хороший, и пахлава у них отличная.

– А может, тот табак можно до Варны довезти на машине? – спросил Адам. – Машина у меня хорошая, там ее и продадим.

– Не знаю. – Степан задумался и, вдруг оживившись, добавил: – А если повезем машиной, то можно и по пути все продать. Табак в ходу, – на отраву люди денег не жалеют.

– Я не курю, – сказал Адам.

– Как видишь, я тоже, – улыбнулся Степан. – А это заведено от века: кто зельем торгует, тот сам его не употребляет.

– Значит, продадим, – уверенно сказал Адам, – если дорога там приличная.

– Дорога проезжая, – воодушевился Степан. – Потом купим бричку, пару гнедых и на Родину.

– Я помогу выбрать лошадей, – вступила в разговор Анна, – до войны с немцем у моего отца был на Дону небольшой конный заводик, так что я чуть-чуть понимаю в лошадях.

– Ну и славно, – сказал Степан, – а то я затомился по дому. У меня ведь десять детей. А когда уплывал в Грецию, моя Маня одиннадцатого понесла, и я даже не знаю, кто родился, мальчик или девочка…

– Девочка, – сказала Анна.

– А почему? – удивился Степан.

– Не знаю, но я уверена, что одиннадцатая – девочка. Дай ей Бог здоровья и счастья!

– Если ты угадала, с меня – магарыч! Она в семнадцатом должна была родиться, где-то в октябре. Я жену просил, если родится дочь, пусть будет Зинаида – рожденная Зевсом. Подумал: пусть она будет моя заступница. Наверное, так и есть, иначе как бы я шесть лет здесь продержался.

– Наверное, – светло улыбнулась Анна. – А давайте за нее выпьем?!

Когда наполнили бокалы, слово неожиданно взяла Анна.

– Вот мы сидим здесь, в чужой стране, – начала Анна, – а где-то там, в нашей России, растет маленькая девочка Зина и ждет отца. Давайте выпьем за Зину!

Все выпили до дна. Хмель располагал к взаимному доверию.

– Если ты угадала с Зиной – с меня магарыч! – растроганно повторил Степан и даже вытер тыльной стороной ладони набежавшие слезы. – Хороша ракия, слов нет, – добавил он смущенно.

В наступившей тишине было слышно, как снова пошли в пляс на первом этаже таверны, как сладостно взвизгивает скрипка и бьет барабан.

– А ты чем занимался в России? – спросил Степана Адам.

– С мальчиков служил у Демантиди на ссыпках. Потом он дал мне свое дело и женил. Потом у меня были свои ссыпки, и я стал купцом второй гильдии. В пятнадцатом году мой посаженый отец Сократ Демантиди умер, и все перешло к его родному сыну – оболтусу Фемистоклу, который ненавидел меня с мальства за то, что отец всегда ставил меня ему в пример. В шестнадцатом я разорился до тла, и Фемистокл позвал меня к себе управляющим. Как управляющий, я и погнал в феврале семнадцатого года караван из семнадцати сухогрузов с отборной твердой пшеницей в Салоники. Фемистокл прислал весточку, что возвращаться в Россию с деньгами пока нельзя, а надо ждать его в Салониках. Вот я и ждал почти шесть лет. Деньги разложил по надежным банкам, сам занялся работой сначала в порту по оценке зерна, потом табак гонял из Кавалы в Марсель. В этом году, наконец, добрался из России Фемистокл, я ему отдал честь по чести и подался сюда, в Кавалу, чтобы закупить кораблик табаку. Деньги были с собой живьем, на этом я и попался. Как сидел в кабаке, помню, как цыганам музыку заказывал, помню, а потом – провал… Очнулся утром в канаве, башка трещит, денег не оставили ни копейки… Так я и очутился на сборе апельсинов. Зато с вами познакомился – нет худа без добра.

– Я еще раньше тебя из России, – вступил в разговор Адам, – я в шешнадцатом годе бежал в Персию, там в английской автоколонне работал автомехаником, сначала в Тегеране, потом в Сузах. В прошлом году контракт закончился, я сюда перебрался, купил машину с прицепом, стал думать, как домой…

– А чего тебя понесло к персам? – прервал Адама Степан.

– Так получилось. Я в вице-губернатора стрелял. Потом с парабелюмом лежал три недели в подпольнице. Потом помогли бежать в Персию.

– Так ты боевичок? – засмеялся Степан.

– Что-то вроде. Сначала одного возил, потом в другого стрелял, ранил.

– Я что-то слышал об этом деле, – сказал Степан. – А ты? – обратился он к Анне. – Как ты сюда попала?

– Проще простого. Приплыла с Кавказской армией в Стамбул, а там перекочевала в Белград, к своим, к сербам. Муж умер еще в Стамбуле. В России остались мать, сестры… а может, и не остались.

Про детей Анна не обмолвилась, и Адам со Степаном подумали, что не было у нее детей.

– Дети были, – прочла их мысли Анна, – мальчик. По пути из Новороссийска в море похоронила.

– У меня тоже было пять мальчиков, а когда убегал, осталось только двое, – сказал Адам после долгой паузы.

– Трудно угадать, что дома, но домой хочется, – тихо проговорил Степан. – Я иногда лежу и думаю про мой Таганрог, про порт, про мои бывшие ссыпки – и ничего не жаль… а только хочется выйти в нашу степь за город, вдохнуть запахи чабреца, полыни, а там – будь что будет!