Приехав в этот приморский южный город хотя и матерью двоих детей, но все-таки очень юной женщиной, Ксения легко приспособилась к здешней жизни. Во-первых, она сумела понравиться матери Адама Анне Ивановне, что определило главное: ее приняли как родную и притом без всяких скидок на молодость. Найти общий язык с матерью Адама Ксении было легко потому, что, как и Ксенины мама и бабушка, Анна Ивановна тоже была учительницей русского языка и литературы. Во-вторых, сказался благодатный Ксенин характер, в основе которого лежали, с одной стороны, открытость и полная благожелательность к людям, а с другой – сдержанность и даже строгость. Притом эти качества никак не противоречили друг другу. Ксения умела пройти в житейском потоке между Сциллой и Харибдой так ловко, как это вообще мало кому удавалось даже из людей, умудренных житейским опытом. Была в ней заложена от природы какая-то инстинктивная мудрость. Да, она нередко шла на компромисс, но при этом не поступалась своим достоинством. Как ей такое удавалось, даже Адам не понимал, а только удивлялся молодой жене: «Ну, ты и дипломат, Ксень, прямо китайский царедворец! Как ловко ты умеешь никого не обидеть, а сделать все равно по-своему».

Еще до первого сентября 1957 года Ксения успела правильно оформить все документы, и Адам усыновил своего сына и удочерил свою дочь. В школу они пошли под фамилией Домбровские: Александра Адамовна Домбровская и Адам Адамович Домбровский. Сама Ксения осталась Половинкиной.

– Мы еще с первым мужем договорились, что я останусь Половинкина, – лукаво взглянув на Адама, объявила Ксения.

– Оставайся, – засмеялся Адам, – по-моему, твой первый муж был вполне приличный человек.

– Да, я его очень любила, – горячо сказала Ксения и дурашливо продолжила: – Но у меня и второй муж попался хороший. Ты хороший?!

– Ну, это тебе видней. Или еще не разглядела?

– Ночью присмотрюсь! – едва слышно бросила Ксения и покраснела.

В тот Новый год в Москве пощипывал носы и щеки прохожих легкий морозец, а снег лежал только по скверам и клумбам, да и то с проплешинами. А здесь, на Каспии, ни морозом, ни снегом даже не пахло, зато с моря дул пронизывающий влажный ветер Иван, такой промозглый, что и дети не хотели выходить из дому. Благо квартира у Адама и Ксении была теплая, со всеми удобствами; подобным по тем временам мало кто мог похвастать. Крупнопанельное домостроительство, так называемы «хрущобы», только-только входило в обиход. Квартира Адаму досталась родительская, в четырехэтажном кирпичном доме, с высокими потолками, толстыми стенами, на крутой горке метрах в трехстах от берега моря.

С августа месяца, когда Ксения привезла из поселка Адама и Александру, они привыкли к своей младшей сестре Глафире, привыкли к отцу. Да и в школе двойняшки чувствовали себя свободно. Они часто вздорили между собой и даже обменивались тумаками, но против любого покусившегося на их честь и достоинство третьего лица немедленно выступали таким дружным фронтом, что и в школе, и на улице к ним скоро перестали цепляться – себе дороже. В первой же потасовке с дворовыми старожилами к Адаму и Александре примкнула их младшая пятилетняя сестрица Глаша. В самый опасный, переломный момент она укусила за ягодицу переростка Витьку-рыжего, тот взвыл от боли, а все так захохотали, что сражение исчерпало себя. И с тех пор Витька-рыжий стал для всех во дворе Витька-укушенный, а потом просто – Укушенный. Глаша и от природы была не робкого десятка, но теперь, при наличии старшей сестры и старшего брата, стала явно забирать власть среди своих сверстников во дворе их большого дома на горке. «Где ты живешь?» – «На горке». – «Откуда эти пацаны?» – «С горки».

Глафире Адамовне шел шестой год, и за праздничным столом само собой возник разговор, что в наступающем году в школу ей рановато. Вспомнили и бабушку Анну Ивановну, которую еще застала Глаша, хотя и не помнила. Большая фотография молодой бабушки Ани с голым малышом на руках висела среди еще нескольких фотографий на стене в гостиной или, как ее называли, большой комнаты. В который раз посмеялись, что малыш на руках бабушки – это и есть их отец семейства Адам.

– Ты такой большой, а был такой маленький. Неужели так бывает? – недоуменно спросила старшая дочь.

– Только так и бывает, Саша.

– Я понимаю, но все равно как-то не верится.

– Так и со всеми вами будет, – с улыбкой, оглядывая своих детей, продолжал Адам.

– Дай бог! – с чувством сказала Ксения. – И моя бабушка Татьяна Борисовна, и моя мама, а ваша бабушка Валя тоже когда-то были маленькими.

– А вот и китайцы, – обрадованно сказал маленький Адам, разглядывая большую фотографию из Ашхабада, где рядом с их отцом Адамом в белом халате стояли другие люди в халатах, военные с орденами и медалями на груди и несколько местных туркменских деятелей, которых он принял за китайцев.

Отец не стал поправлять сына, ему была известна эта странная версия о том, якобы он все эти годы работал в Китае.

– Жаль, у моих в поселке телефона нет, а то бы сейчас позвонили, поздравили, – сказала Ксения, – но я открытку бросила. И в поселок, и в Москву…

При упоминании Москвы муж переменился в лице, и Ксения не стала развивать эту тему. «Конечно, вспомнил, и кто меня за язык тянул? Тем более вон она, Александра, на ашхабадской фотографии рядом с генералом и недалеко от Адама…»

Но Адам переменился в лице не потому, что вспомнил свою первую жену Александру, а оттого, что во внутреннем кармане его пиджака лежала бумага с решением республиканского Министерства здравоохранения «…направить хирурга 1-й категории Домбровского А. С., с отрывом от производства, на одномесячные курсы повышения квалификации с 1 февраля по 1 марта 1958 года в Центральный институт усовершенствования врачей в г. Москва».

Из репродуктора раздался бой кремлевских курантов.

– С Новым годом! – встал с бокалом в руке Адам.

И вся семья последовала его примеру.

Оконные рамы в квартире стояли двойные, но железная дорога проходила слишком близко, берегом моря, и едва ли не каждую четверть часа то слева, то справа наплывал стук колес очередного товарняка. Пассажирские поезда проходили очень редко, их можно было сосчитать по пальцам. Окна большой комнаты смотрели в сторону моря, и в хорошую погоду были видны на горизонте маленькие силуэты кораблей, как правило, рыболовецких сейнеров. Если грохот наплывал слева, то, значит, это надвигался состав со стороны Ростова-на-Дону, а если справа, то со стороны Баку. Слева гнали платформы с круглым лесом, с металлом, с техникой, вагоны с цементом, просто запломбированные вагоны с каким-то добром, пустые цистерны, а справа гнали все больше полные цистерны с тем, что принято называть нефтепродуктами. Полотно внизу было двухколейное, и когда два поезда сближались на встречных курсах, грохот стоял порядочный. Первое время после приезда из своего тихого поселка Адам и Александра даже вздрагивали во сне, а потом привыкли.

С празднования того Нового года осталась в семейном альбоме фотография: все пятеро сидят на одной стороне стола, уставленного закусками и с непременной бутылкой Советского шампанского посередине. У их фотоаппарата не было автоматического спуска, и штатива у них тоже не было, так что пришлось звать на помощь соседку тетю Раю, чтобы она «щелкнула». Фотография получилась отличная, главное – все пятеро в кадре: Адам, Ксения, маленькая Александра, Глаша, а справа опять Адам, только маленький, и, если не считать Ксению, все на одно лицо. Дети были удивительно похожи на Адама, не только эмалево-синими, чуть раскосыми глазами, но и лепкой всего лица: лба, носа, скул.

– Ничего, – смеялась по этому поводу Ксения, – зато вам всем, мои дорогие детки, я дам свой ангельский характер! Согласны?

– Согласны! – хором отвечали обе дочки и сын. С чувством юмора у них все было в порядке. Они-то знали, в какой строгости держит их мать, знали, что ни хороший шлепок под горячую руку, ни подзатыльник никогда за ней не залежатся.