– Запомни и заруби себе на своем хорошеньком носу: нет некрасивых женщин, бывают только женщины с плохой кожей и плохой походкой. Так говорила, царство ей небесное, мой тренер по акробатике Матильда Ивановна. А она была из потомственных цирковых акробаток, она знала, что говорила. Кожей тебя бог не обидел, пожаловал прямо-таки лилейную. Такая кожа, как у тебя, называется «королевской»; это я так, для сведения. Шея у тебя высокая, красивая, гладкая, без единого намека на складки. Плечи узкие, покатые, как с портретов женщин XIX века, а при твоей высокой груди это очень хорошо смотрится. И ноги вполне приличные, и бедра развитые, и улыбаться можешь хоть до ушей при твоих жемчужных зубах. Но как ты ходишь?! Это же умора! Кто тебя научил семенить? Зачем? Ты что ходишь, как спутанная? Да еще при этом сутулишься, кошмар! А руки? Почему ты держишь руки по швам? Ты что, солдат на параде или красивая, свободная женщина?!

Ксения даже расплакалась от обрисованной Александрой картины.

– Не распускай нюни, – полуобняла ее Александра. – Мы с Матильдой Ивановной и не таких выучивали ходить. Я дам тебе несколько уроков, и если ты будешь держаться моих правил неукоснительно, то через год пойдешь прилично, еще через два-три года совсем хорошо, а если у тебя хватит упорства и желания, то отлично. Так что любой мужчинка посмотрит на тебя и скажет: «Вот это идет женщина!»

– Я буду ходить, как ты, что ли? – сквозь слезы недоверчиво спросила Ксения.

– Обязательно. А может, и лучше. Объективно у тебя лучше данные, чем у меня, и ты моложе на десять лет. Будешь учиться?

– Б-б-буду, – всхлипывая, согласилась Ксения, – а тебе не жалко меня учить?

– Не жалко, – засмеялась Александра, – наверное, потому что я дура.

– Мне стыдно, но я бы тебя, наверное, не учила, – тихо сказала Ксения.

– А может, и не потому, что дура, а потому, что слишком многим закрыла глаза.

– Зачем ты им глаза закрывала? – удивилась Ксения.

– Порядок такой. Когда человек умирает, полагается закрыть ему глаза. И на фронте, и после войны, я ведь хирург…

– А-а, извини, это я дура, сразу не поняла.

– Да, лучше этого и не знать, я так, сболтнула лишнее, – сказала Александра. – Это мне по документам еще нет тридцати, а на самом деле лет триста, а может, четыреста.

В эту минуту в «дворницкую» вошла Анна Карповна, и разговор сам собою перетек в другое русло.

А словцо «мужчинка» Ксения переняла у Александры. Она вообще жадно перенимала у нее все, что могла. А когда узнала, что Александра собирается защищать диссертацию, то тут же решила последовать ее примеру и вообще не отставать от нее ни на шаг. Так что в том, что Ксения Алексеевна Половинкина стала профессором биологии, была прямая заслуга профессора медицины Александры Александровны Домбровской. Но до этих времен им еще нужно было работать и работать, что, впрочем, обе они умели делать самым наилучшим образом.

Миновав море с правой стороны и горы – с левой, поезд набрал ход и вышел в открытую черную степь без единого огонька. Пришла благоухающая «Красной Москвой» и пудрой «Сирень» проводница, взяла у Адама билет и сунула его в дерматиновую перекидную сумочку со многими ячейками. Потом проводница принесла чуть влажную постель за рубль и спросила у Адама о том, чего вечером, при отходе поезда, пассажирам не полагалось:

– Чаю будете? А то могу вскипятить? С мармалатом. И печенюшки есть.

– Спасибо, не хочется, – вежливо, но достаточно сухо ответил Адам, понимая, что он явно приглянулся проводнице в боевой раскраске.

Когда она ушла, Адам задвинул дверь купе и открыл свой чемодан, чтобы переодеться в классический по тем временам наряд пассажира спального вагона – в темно-синий тренировочный хлопчатобумажный костюм за три рубля и в прикроватные шлепанцы.

Копаясь в чемодане, он с удовольствием отметил, как аккуратно уложила все Ксения, вспомнил, как возник их разговор о поездке. Возник, потому что он не хотел ей об этом говорить, надеясь, что пойдет в республиканское Министерство здравоохранения и откажется о поездки под тем предлогом, что слишком много работы.

– Нет, – сказали ему в министерстве, – вам давно полагается высшая категория, а вы до сих пор врач первой категории. Сам министр сказал, что такой хирург, как вы, не может не иметь высшей категории. А без курсов повышения квалификации ее нельзя присвоить. Извините, но придется ехать.

И в тот же вечер Адам, наконец, вынул из внутреннего кармана пиджака направление, пролежавшее там с конца декабря, и показал его жене.

Он знал, что Ксения бывает непредсказуема, но все-таки не думал, что до такой степени.

– Класс! – восторженно закричала Ксения, чмокнула Адама в щеку и тут же обратилась к детям, бывшим в соседней комнате: – Дети! Дети! Папа едет в Москву! Дети, думайте о гостинцах!

Александра, Адам и Глафира тут же облепили отца.

– Папа, ура!

– Ура!

– Замечательно! – не умолкала Ксения. – Как я рада! Давно пора!

– Я не хотел, – смущенно сказал Адам, – но только так можно получить высшую категорию. Они настояли.

– И правильно сделали, молодцы! – восторженно глядя Адаму глаза в глаза, продолжала Ксения, потихоньку отлепляя Глафиру Адамовну от колена отца. – Давно пора. И обязательно сходи в институт к Папикову, он снова в силе.

– Да, да, наверное, – пробормотал Адам, невольно отводя глаза. Хоть чувства у него были и не такие тонкие, какие бывают у женщин, но все же он сознавал, что за шелухой всех этих Ксениных восторгов стоит Александра. Говоря языком фронтовых сводок, едва получив информацию, Ксения смогла мгновенно переформировать свои силы и перешла не к обороне, а к контрнаступлению. И самое поразительное, что ни в голосе, ни в сиянии ее глаз, ни в едином движении не было и намека на фальшь. Как сказал бы Ираклий Соломонович: «Все было на чистом сливочном масле». Нет, она была не великая артистка, а женщина – мать троих детей, любящая, полная сил и возможностей, женщина быстрого ума и решительных действий. Ей было что защищать.

Дети ушли в свою комнату обсудить новую данность.

– Может, разыщу Семечкина.

– Скорей всего. Но ты и Александру не забудь навестить, большой привет и ей, и ее маме Анне Карповне. Они такие хорошие люди. И приодеть тебя надо, а то в гости пригласят, а у нее муж генерал.

К поездке в Москву Адаму сшили темно-серый бостоновый костюм. Так называлась шерсть высшего качества – «бостон», наверное, по имени американского города Бостон. Нужно сказать, что жили Адам и Ксения не бедно. Во-первых, на всем готовом, оставшемся от родителей Адама, а во-вторых, потому что его профессия была очень животрепещущей для тех, кто с ним сталкивался по делу, и слава его в республике была велика сама по себе, да еще коллеги не забывали о том, что он работал с самим Папиковым. Нет, речь не о взятках, он их, конечно же, не брал, в те времена лечить за деньги считалось оскорбительным, прежде всего для тех, кто лечит. И с благодарственными подношениями никто к Адаму не приближался на пушечный выстрел. Зато приближались к Ксении. Что-то благодарные родственники больных навязывали ей по так называемым «твердым ценам», которые были ниже реальных в несколько раз, а что-то оставляли инкогнито у дверей квартиры: то ящик, то мешок с фруктами, овощами, балыком, то трехлитровые баллоны черной икры. Нужно заметить, что люди коренных национальностей ни черную икру, ни балык сами не ели, и не потому, что это было не по карману, а потому, что есть икру или рыбу было среди них просто не принято, особенно это касалось людей простых, не удрученных образованностью или должностями. Все эти дары Ксения в основном раздавала соседям, чему те бывали очень рады; командовала раздачей обычно соседка из квартиры напротив тетя Рая.

Например, с новым костюмом Адама случилась следующая история. В разговоре со своей портнихой тетей Зоей Ксения обмолвилась, что Адаму нужно срочно сшить костюм.

– Так что же он к дяде Рафику не обратится, он же его оперировал. Первый мужской портной в городе дядя Рафик – у него сам первый секретарь обкома шьет[21].