Лейтенант послушно налил себе полрюмки, но после того, как они чокнулись, пить не стал, а только сделал вид, что пригубил.

– А чего у тебя, Вася, такая фамилия железнодорожная? – спросил генерал, закусывая.

– Это потому, что подобрали меня на полустанке, товарищ генерал. А когда отдавали в Дом малютки, записали Полустанкиным.

– Васей кто нарек?

– Не знаю.

– Ты же Василий Васильевич?

– Ну да, Васильевич. Наверно, тот мужик – путевой обходчик был Василий… Наверно, в честь него.

– Где та станция?

– Кто же его знает, товарищ генерал. Где-то между Россией и Украиной. Я ж тридцать третьего года рождения, сразу после голода или в голод родился. Наверно, мамка меня подкинула на полустанок, чтоб не умер с голоду вместе с ней.

– Да, железнодорожникам паек давали, они не пухли с голоду. Молодец твоя мамка, правильное приняла решение. Нет, Вася, за это нельзя не выпить. Пей за свою маму, и я за нее выпью.

Лейтенант выпил залпом, зажмурился, потряс головой.

– Теперь закусывай. Главное, выпили за твою маму, которая дала тебе жизнь и спасла от верной смерти. Вот что главное.

– Спасибо, товарищ генерал. А я хоть мамку никогда не видел, но все равно ее люблю… и дядю Васю люблю.

– Это правильно, значит, ты вырос приличный человек. А ты Горького любишь?

– Максима Горького? А как же! Я «Песню о Буревестнике» в училище со сцены читал.

– Ну вот, а Горький говорил: «Пьющих не люблю, непьющим не доверяю». А мой комдив говорил: «Язвенник – на комиссию, трезвенник – на подозрение». Понял?

– Так точно, товарищ генерал!

– Тогда наливай по второй.

– Можно, я себе не буду?

– А что ж, я один, как последний алкаш?! – Иван Иванович огорчился так искренне, что адъютант налил и себе полстопочки. С совсем малой дозы он раскраснелся, и его явно повело.

– Ты, я вижу, действительно, не пьешь или очень давно не пил? – внимательно взглянув на Василия, сказал генерал.

– Если честно сказать, то я с самого детдома не пил. Как в армию определился, так и не пью с тех пор.

– А чего ты, Вася, в военные пошел?

– Честно? Из-за кормежки сначала. У нас недалеко от детдома стояла воинская часть за белым забором из силикатного кирпича, а поверху колючая проволока. Ну, и КПП у ворот. Я там часто терся. Бегал дежурным в город за папиросами, тогда и в пачках, и россыпные продавали. Они мне курнуть оставляли, – противно, но зато я чувствовал себя самостоятельным и при деле. Комдив, генерал-майор, всегда подъезжал на немецком хорхе, война только кончилась. И я ему каждый раз говорил: «Дяденька генерал, возьмите меня в дети полка!» Я по радио слышал «Сын полка»[22], часто передавали. Раз ему сказал, два, пять, десять, а потом он мне вдруг говорит: «Пошли». Он всегда у КПП выходил из машины, она проезжала в ворота, а он проходил через помещение, принимал рапорт и все такое. Потом я узнал, что у него свой сын, мой ровесник, уехал от него со своей матерью, а генерала – женой. Развелись. В общем, взяли меня в часть, а через месяц того генерала куда-то перевели, а я остался сыном полка. А еще через полгода, когда нашу дивизию расформировали, меня сдали в Суворовское училище…

– Ладно, остальное понятно, – остановил адъютанта генерал с приязнью к подчиненному, отмечая, что все, что тот рассказал, соответствует его личному делу. Конечно, Иван Иванович изучал своего нового адъютанта прямо по поговорке: «доверяй, но проверяй». За годы службы в Китае и по московским штабам он стал очень опытным аппаратчиком. Он знал, что, в принципе, в адъютанты не подсовывают стукачей, это не принято в армии потому, что, как говорится, «себе дороже». Адъютант слишком близкая фигура к военачальнику, и засветить его опытному командиру с наметанным глазом вполне по силам. Тогда спрашивается: для чего так рисковать, какой смысл? Смысла, прямо скажем, не так уж много. «Но сейчас, конечно, такое стремное время, такие перетасовки в армии, в правительстве, в партии, что ухо надо держать востро». Примерно так размышлял Иван, присматриваясь в дороге к своему новому адъютанту, который все больше ему нравился.

– Вася, а водочка-то тю-тю! Пойди, дозакажи еще триста.

Графинчик с водкой принесла все та же хорошенькая официантка с высоким бюстом и тонкой талией, только теперь она стала гораздо выше ростом из-за туфель на высоких каблуках, а на голове ее появилась белоснежная кружевная наколка в виде кокошника.

– Вам к лицу белое, – польстил генерал.

– Спасибо, – зарделась официантка.

– Посчитайте, – попросил адъютант.

– Да ладно, закусывайте, я потом еще зайду. А посуду можно? – красиво перегибаясь, она собрала на поднос грязные тарелки, оставив недоеденный салат и вилки. – Может, колбасочки копченой подрезать? Очень вкусная колбаска.

– Колбасочки? Непременно, – согласился генерал.

– Сейчас сообразим, – сказала официантка и чуть присела, изобразив подобие книксена, что получилось у нее очень забавно и мило.

– У вас жена очень красивая, – проводив взглядом официантку, неожиданно сказал адъютант Вася.

– Да, – односложно согласился генерал.

– И такая статная, – добавил Вася, видимо, все еще думая об официантке.

– Еще бы, она у меня в молодости была мастер спорта СССР.

– Она и сейчас молодая. А по какому спорту?

– По акробатике.

– Ого!

Жену своего генерала адъютант пока видел один-единственный раз на перроне Курского вокзала у вагона. Как и было договорено, адъютант приехал к поезду с билетами своим ходом, а генерала привезла жена на бежевом автомобиле «Победа» с брезентовым верхом, который он подарил ей в прошлом году.

Второй графинчик водки заметно приободрил обоих. Вася хотя и пил по полрюмки, но явно охмелел. А что касается Ивана Ивановича, то еще китайские друзья научили его не пьянеть, так что никто и никогда не видел его пьяным. Опьянеть он не опьянел, но на душе посветлело, и надвигающиеся сумерки пролетали теперь в окошке не так уж мрачно.

– Позвольте рассчитаться, – вошла в купе официантка.

– Васю зовут Вася, меня Ваня, а вас? – спросил ее генерал.

– А меня Маня, – с улыбкой ответила девушка.

– А если серьезно?

– Если по паспорту: Мария Ивановна.

– Очень приятно. А меня по паспорту, хотя у меня паспорта-то нет… В общем, меня Иван Иванович, – генерал кивнул адъютанту, чтобы тот рассчитывался. – Тогда Марь Иванна, еще чайку нам принеси и себе, посидишь с нами.

– Спасибо, – взяв у адъютанта деньги, сказала официантка, и было неясно, она благодарит клиентов за расчет или за приглашение попить чайку.

Иван Иванович загадал: если девушка принесет два стакана чая, то у них с Александрой все наладится. В последнее время она стала слишком нервная, дерганая, сама на себя не похожа. Не хочет второго ребенка. Значит, если два, то все наладится и будут еще дети, а если три, то придется пока поухаживать за Марьей Ивановной, очень уж хорошенькая. Просто так поухаживать, сейчас, под настроение. Видит бог, Александре он пока еще не изменял и не потому, что не соблазняли, и не потому, что чурбан деревянный, – совсем он не чурбан, и многие женщины на него «западали» и некоторые из них ему нравились, но по-настоящему желанной была только собственная жена… Так тоже бывает, в жизни много чудного.

Официантка принесла на подносе три стакана чая в мельхиоровых подстаканниках, блюдечко с тонко нарезанными, пахучими дольками лимона, еще одно с сахаром-рафинадом и тарелку с печеньем.

– Спасибо, Маша, что согласились скоротать с нами вечер, – сказал генерал, и его простецкое, но очень чистое лицо осветила такая радостная улыбка, что Вася даже потупился, а Маша открыто и радостно улыбнулась генералу в ответ. У Ивана Ивановича были очень ровные белые зубы очень здорового человека. Наверное, эта белозубость и придавала его улыбке столько неотразимости.

– Вечер скоротать не получится, а на полчасика я отпросилась, – виновато сказала Маша.