Через несколько дней после поминок Александра и Папиков, как обычно после тяжелой и безуспешной операции, переводили дух под миндальным деревом; на Сандомирском плацдарме в немецком госпитале они обычно сидели под фикусом в коридоре, а здесь, в Праге, – во дворике бывшей пражской больницы для бедных, под невысоким миндальным деревом. Дерево еще не растеряло листья, но они пожухли – кончался сентябрь, и хотя было еще теплым-тепло, однако дни становились все короче, и Ираклий Соломонович Горшков обеспокоился подготовкой как помещения, так и личного состава к зиме. Уже была Хиросима, уже капитулировали японцы, много чего было, и плохого, и хорошего, не дождались только госпитальные самого желанного – демобилизации. Все лето 1945 года Александра томительно ждала, а в сентябре сказали, что «увольнение в запас отложено до особого распоряжения».

Они просидели молчком минут тридцать, а потом Александра спросила:

– И как нам теперь?

Папиков понял, о чем она спрашивает, у всех госпитальных и армейских было на уме одно: домой, домой, домой…

Папиков жевал свой специальный табак и ответил не сразу. Долго сидели молча, потом он прошел вдоль забора, подальше от скамейки, сплюнул табачную жижу, а вернувшись, сказал:

– Формируются части, которые останутся в Восточной Европе надолго. Наверное, до весны дело протянется, а то и до следующей зимы, но я обещаю отпустить вас с первой партией. Мне все равно, где работать, а вам надо окончить медицинский институт.

– Мне теперь двадцать пять, а если еще год, когда же я его закончу – старухой?

– Александра, – Папиков посмотрел на нее внимательно большими печальными глазами, – во-первых, тридцать два – это не старость, а во-вторых, вам незачем учиться шесть лет – вы не от школьной парты, у вас красный диплом медучилища и фронтовой опыт операционной сестры высшего класса.

– Это вы – высшего, – потупилась Александра, – с вами любой станет лучшим.

– Я не льстец. – Папиков сделал большую паузу. – Хочу вам сказать то, что говорил очень немногим… Я всегда с интересом наблюдаю за вами в операционной, у вас безошибочное чутье, вы обучаемы в высшей степени – это редкие качества. А что касается шести лет учебы, то мы с Иваном Ивановичем напишем всякие бумажки, чтобы можно было сдавать экстерном и сразу на четвертый курс, а там на специализацию – и дело в шляпе.

– По блату? – смущенно усмехнулась Александра. – По блату я не хочу.

– Вы почти готовый хирург.

– И в хирурги не хочу – хватит. Я хочу быть детским врачом.

– Ну уж нет! – вдруг резко сказал Папиков. – Нет, нет и нет!

На этом их разговор неожиданно прервался: к госпиталю подъехали сразу четыре виллиса: два с охраной, а два – с начальством.

Охрана быстро рассредоточилась по периметру госпитального дворика, а начальник госпиталя Иван Иванович, Ираклий Соломонович и с ними какой-то малорослый узкоплечий генерал-лейтенант в высокой фуражке на большой голове, с длинным носатым лицом, направились к ним.

– Важная птица, – проворчал Папиков, поднимаясь со скамейки, – чего-то будет…

Александра улыбнулась – прибывший генерал и правда был похож на какую-то замысловатую птицу с непомерно большой головой и маленьким телом с покатыми плечами.

– Личный состав, на построение! На построение! – побежал по госпиталю Ираклий Соломонович.

Иван Иванович подвел приезжего генерала к Папикову и Александре.

– Полковник Папиков! – неумело вытягиваясь, представился главврач.

Не отвечая на козыряние, генерал протянул ему руку и произнес совсем не по форме:

– Кто же вас не знает, Александр Суренович, только с вашей помощью на мне все как на собаке зажило. Это мой первый вылет из Москвы.

Папиков промолчал, он понял, что как-то соприкасался с жизнью генерала, но как – вспомнить не мог.

– На Сандомире, – подсказал Иван Иванович, – это вы и Александра, – он кивнул в сторону Сашеньки, – ну и Наталья, конечно, оперировали товарища генерал-лейтенанта.

– Да? И вы?! – Маленький генерал с живым интересом взглянул на Александру. Она была женщина видная, и, наверное, ему примерещился какой-то шанс. И тут он сделал невероятное – и по тем временам, и по своему служебному положению: взял и театрально поцеловал ей руку. К всеобщему удовольствию, не обошлось без курьеза: большущая фуражка слетела с его головы наземь, под ней обнаружилась шевелюра густых, рыжих, курчавых волос, и Александра вдруг обратила внимание, что генерал совсем молоденький, с кадыкастой шеей, длинным носом, большим тонкогубым ртом, с двумя верхними металлическими вставными зубами, придающими его вытянутому лицу какое-то странное выражение игрушечности.

Словно материализовавшийся из воздуха адъютант в чине капитана ловко поднял, отряхнул и обтер генеральскую фуражку рукавом своего новенького мундира.

Возникла неловкая пауза: всем хотелось смеяться, но люди сдерживались изо всех сил. К счастью, тут выскочил из дверей госпиталя Ираклий Соломонович и закричал визгливо, заполошно:

– В две шеренги становись!

Следом вынесли длинный стол, покрытый красным сукном, скоро он заполнился красными картонными коробочками разных размеров, которые принесли из виллисов.

– Равняйсь! Смирно! – приказал начальник госпиталя. Почти строевым шагом, во всяком случае, насколько позволяли ему лета и армейский опыт, он подошел к гостю, браво поднес к виску культю правой руки, обтянутую поверх протеза черной лайковой перчаткой, и доложил:

– Товарищ генерал-лейтенант, по вашему приказанию личный состав госпиталя построен!

– Вольно! – распорядился гость.

– Вольно! – повторил Иван Иванович.

– Дорогие товарищи, я прибыл из Москвы по поручению руководства, хорошему поручению, – мягко и как-то совсем по-свойски начал гость. – Встаньте в строй! – неожиданно приказал он Ивану Ивановичу.

Тот выполнил его команду, встал на правом фланге своих госпитальных.

– Рота, смирно! – скомандовал приезжий генерал. Адъютант тут же подал ему раскрытую красную папку с бумагами. Явно подражая Левитану[42], маленький генерал один за другим зачитал три указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении генеральских званий. Начальнику госпиталя было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенант медицинской службы, Папикову – генерал-майор медицинской службы, Ираклию Соломоновичу Горшкову – генерал-майор интендантской службы. Потом пошли приказы о присвоении офицерских и сержантских воинских званий. Александре и Наташе, перескочив через ступеньку, присвоили старших лейтенантов, всем другим также хоть что-то да присвоили, а к тому же всех еще и наградили.

Когда маленький генерал прикалывал к гимнастерке Александры медаль «За освобождение Праги», его дрожащие пальцы невольно чуточку вдавились в ее грудь – это очень не понравилось Александре.

Наверное, чтобы скрасить неловкость, генерал тут же спросил:

– Первая награда?

– Никак нет! Награждена орденами Трудового и Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медалью «За отвагу».

– Ого! А чего не носите?

– Ношу на парадной гимнастерке, а эта – рабочая.

Генералу очень хотелось поговорить с Александрой, но он не нашел о чем, замешкался.

– Да, тогда вам мало, тем более… – наконец, проговорил генерал нечто невнятное. Возможно, он имел в виду, что Александра непосредственно участвовала в спасении его драгоценной жизни. – Ладно, я это так не оставлю… Сделайте представление, – кивнул он адъютанту. – На что? Пока не знаю, оставьте графу свободной… Я был без сознания и не мог вас видеть. А вы меня вспомнили? – с надеждой спросил маленький генерал Александру, уж очень не хотелось ему отходить от нее.