— Воздух! Воздух! — раздались крики в колонне идущей пехоты и толпе беженцев. Широкое поле сахарной свеклы закишело людьми. Погоняя лошадей, поворачивали туда свои подводы возницы. Останавливались автомашины, с них спрыгивали солдаты и бежали в поле или ложились под машины.

В небе появились самолеты. Они быстро приближались, летя на довольно низкой высоте. От резкого гула моторов закладывало уши. С дороги и прилегающих полей послышались беспорядочные винтовочные выстрелы…

— Миша! — крикнул водителю сержант Сорокин. — Жми за первым расчетом… И не оглядывайся, в случае чего я тебя предупрежу, тогда свернешь в поле…

Дрожащие стволы винтовок поворачивались вслед массивным туловищам со сверкающими на солнце крыльями, на которых были нарисованы черные кресты.

Тяжелые, неуклюжие на вид самолеты ловко перестроились в круг. Один из них хищным движением атакующей акулы завалился на левое крыло и резко нырнул вниз. За ним — другие…

Страшный грохот потряс воздух. Это взрывались бомбы, перепахивая высохшую землю, взлетавшую вверх черными фонтанами. Серое облако пыли поднималось в небо, закрывая от нас пикировавшие самолеты. Наши тракторы, ревя моторами, набирали скорость, петляя по дороге, объезжая разбитые обозные подводы. По обочинам бежали женщины, что-то крича и прижимая к груди малышей. Дети постарше пытались спрятаться в поле.

Паника усиливалась. Горели перевернутые автомашины и подводы. Жалобно ржали покалеченные лошади. Самолеты развернулись и появились вновь, чтобы безнаказанно сбросить оставшиеся бомбы и выпустить последние очереди из пулеметов. И снова фонтаны поднятой вверх земли и человеческие крики, заглушаемые сильными взрывами…

Самолеты, сбросив свой смертоносный груз, перестроились и поплыли в голубом чистом небе, постепенно исчезая из поля зрения. Люди медленно возвращались к дороге, чтобы продолжить свой путь. Многие дрожащими от отчаяния голосами звали своих близких…

В батарее несколько артиллеристов получили легкие ранения. Санинструктор Нина уже занималась ими. Командир батареи решил проверить настроение в орудийных расчетах после налета. Вместе с политруком они пошли вдоль колонны.

— Вперед! — донеслась до нас команда.

И снова в путь!..

Теперь мы уже ехали в южном направлении, к Кубани или еще дальше. А может быть, к предгорьям Кавказа? Но в это как-то не хотелось верить. Кавказские горы! Одни из самых высоких в мире: глухие, малодоступные для людей из долин.

Едем днем и ночью… спиной к противнику, хотя надписи на бортах автомашин, прицепах тракторов и стволах орудий призывают: «Вперед — ни шагу назад!»

Не один я с грустью смотрю на эти слова, написанные мелом и белой или красной масляной краской. Большие, бросающиеся в глаза буквы. Скользят по ним покрасневшие от усталости и недосыпания глаза солдат и беженцев — женщин, стариков и подростков, всех, кто умеет питать: «Вперед за Родину! Вперед — ни шагу назад!»

К сожалению, не вперед, не навстречу противнику идут и едут эти тысячи людей.

Мы отступаем. Продолжаем отступать.

Наши 76-миллиметровые пушки стали почти белыми от пыли. Она длинным шлейфом стелется за нами. Сворачиваем и снова едем по какой-то ухабистой полевой дороге. По обеим сторонам тянутся широкие пашни.

— Видели ли вы, товарищи, эти степи до войны? Если нет, то вам не понять того, что я испытываю теперь… По этим дорогам среди высоких хлебов медленно, осторожно двигались комбайны, тракторы, автомашины с пшеницей, ячменем… Переливалось на солнце золотое отборное зерно, какое вряд ли где еще увидишь. А вечера в полях! А песни девчат, когда наступают сумерки! Мне кажется, я до сих пор слышу эхо этих песен. — Ваня Гришин говорит медленно и жестом своих длинных рук как бы охватывает эти бесконечные поля, словно хочет обнять их, прижать к своей груди. Я вижу, что глаза Вани становятся какими-то стеклянными. Я прекрасно понимаю его, поскольку мое детство тоже прошло среди таких же полей, правда изрезанных тонкими полосками меж.

— Эх, лучше бы ты не начинал, не терзал душу! Нашел время откровенничать!.. Мало тебе этого шума и гомона, которые мы вот уже больше недели слышим на этих дорогах?

— Отстань от него, Грицко! Продолжай, Ваня, хорошо рассказываешь. — Мухамед Исмаилов придвигается поближе к Гришину, достает кожаный кисет. Ваня отсыпает немного табаку на свою большую ладонь и вынимает клочок газеты. Кисет переходит из рук в руки и почти пустой возвращается к хозяину.

— Ну, рассказывай! — не терпится Мухамеду. Но Ваня Гришин затянулся козьей ножкой и умолк, мрачно глядя на полевую дорогу, по которой грохотали гусеницы тяжелых тракторов, колеса автомашин и нагруженных до самого верха конных подвод. Серая пыль клубилась над этой, одной из многих дорог отступления.

А по обочинам шла пехота. Бесконечные вереницы солдат Красной Армии. Тяжелый от усталости шаг, опущенные головы, суровые выражения лиц. Идут рядовые и командиры, идут пожилые, прошедшие через немалые жизненные испытания люди, идут юноши, у которых едва только начал пробиваться пушок на щеках, идут почерневшие от пыли, смертельно усталые. Полинявшие гимнастерки выглядят грязными и пыльными. Пот пятнами белой соли выступил на солдатских спинах, согнувшихся под тяжестью оружия, боеприпасов, гранат, противогазов, касок, привязанных к ремням… Идут и идут. По краям созревших хлебов уже протоптаны две широкие тропинки. Колосья пшеницы смешались с пылью раскаленной земли.

Мы едем на тракторных прицепах. Перед нами — первый расчет, а впереди вот уже около часа поднимает облака пыли газик с комсоставом, как мы прозвали командира батареи с политруком. Они появляются то в хвосте, то снова в голове колонны. Сзади двигаются остальные расчеты. Гудят моторы. Мощные тракторы, предназначенные для просторных колхозных полей, используются теперь для нужд фронта. Здесь они тоже пригодились, хотя и несколько медлительны. Трудно на них оторваться от противника, чтобы успеть занять удобные позиции и своевременно подготовиться к бою. Несмотря на это, мы не жалуемся.

Обгоняем какую-то батарею на копной тяге. Это 45-миллиметровые пушки. В обороне эти орудия занимают, как правило, огневые позиции между траншеями первой позиции обороны, но выдвигаются довольно часто и перед боевыми порядками пехоты… А теперь батарея тащится медленно — подпрыгивают на выбоинах колеса, падают на землю клочья белой пены с лошадей. Орудийная прислуга сидит на станинах и передках…

Кто-то настойчиво сигналит. Наши водители сворачивают немного в сторону, ломая походный порядок пехоты. Солдаты чертыхаются, грозят нам. Нас обгоняют автомашины со снаряжением. На некоторых из них сидят красноармейцы. Затем следует несколько санитарных машин. Их красные кресты покрыты толстым слоем пыли, и я с трудом различаю их.

С высоты прицепа осматриваюсь вокруг. Все это можно было бы выдержать, если бы не резкий запах нефти, бензина и смазки, который вызывает тошноту. И эти колики в желудке. Уже целые сутки у меня не было ничего во рту. А то, что мы накануне съели наспех, тоже не утолило голода.

— Хорошо, что я котел успел прихватить. Как только остановимся на ночной привал, угощу вас, черт возьми, супом с корейкой, — радовался повар нашей батареи Ваня Малашкевич.

— А тебе лопать не обязательно, твоих жировых запасов хватит как минимум на месяц, — донимал повара Грицко. Повар не реагировал на колкости, смеялся, угощал табаком, на нехватку которого мы в то время еще не жаловались. Ваня Малашкевич был коренастым, крепкого телосложения мужчиной с заметным брюшком, в общем, имел вид типичного повара. До войны он работал шахтером в Донбассе.

— Эй, ребята, хуже было бы, если бы я оставил котел фрицам, — не сдавался Ваня.

Однако мы не разделяли хорошего настроения повара. Мы мучились от голода и поэтому проклинали всех подряд: Ваню — за то, что слишком поздно, по нашему мнению, взялся вчера утром готовить обед, колхоз — за то, что пожертвовал нам какую-то старую корову с жестким, жилистым мясом, и, наконец, как всегда, немцев — за то, что переполошили нас трескотней своих автоматов. Так бывало уже не раз… Диверсионные группы фашистов, сброшенные с самолетов, устраивали засады и внезапно нападали на нас, внося панику и дезорганизацию не только среди беженцев. Паника легко передается другим. Она заразна, как грипп, но намного опаснее. У страха глаза велики. Об этом знает каждый, кто хотя бы раз оказался в подобной ситуации. Несколько дней спустя мне довелось увидеть пятерых таких «специалистов по панике». Они шли, конвоируемые двумя бойцами, в расстегнутых советских гимнастерках, из-под которых виднелись стоячие воротнички немецких мундиров. Немцы выглядели высокими, шли с гордо поднятыми непокрытыми головами и высокомерно поглядывали на проезжавшие мимо них тягачи.