Привычная череда поворотов – и освещенный лишь дежурной лампочкой коридор. Ромка ступал по мокрому полу осторожно, как цапля, поднимая ноги. И вздрогнул, почувствовав чужою руку на своем локте.

 - Куда собрался? Тебе же просили передать – вечером заеду.

 - Я… нет, я только… - Ромка никак не сразу смог спрятать улыбку в непослушных губах, поэтому опустил голову и молча протянул чудовищу стопку бумаг. Романов поспешно выхватил документы, едва не смяв листы, и застыл в молчании. Смолин тоже не двигался с места, лишь тяжело, напряженно дышал.

 - Спасибо, в общем. Все тогда, пока.

 - Аха, - тихо, еле слышно в ответ.

Романов уже развернулся было, но хлопнул себя ладонью по лбу:

 - Бл*ть, а деньги-то. Чего ты про деньги-то молчишь? Недоразумение, - он произнес это «недоразумение» так непривычно, негрубо, необидно, нехолодно, что Ромке снова вдруг захотелось улыбнуться. Несколько купюр легли в его ладонь, и на миг он почувствовал тепло чужой, немного грубоватой кожи. И снова возникла эта странная, согревающая неловкость.  Смолин мог бы сейчас поклясться, что чудовище чувствует то же самое. Наверное, именно поэтому деньги вдруг оказались на полу, разлетелись осенней листвой – и оба, Ромка и Романов, присели одновременно, пытаясь собрать купюры, стакиваясь руками, не поднимая головы.

 - Слушай,  - чудовище вдруг замерло. – Наверное, я извиниться должен. За тот случай… Ну, ты помнишь.

Ромка кивнул: то ли тому, что он действительно помнит, то ли – что прощает. На корточках сидеть было страшно неудобно – и он качнулся вперед на затекших ногах, едва не коснувшись лбом романовского подбородка. Чудовище придержало его за плечи и потянуло наверх, поднялось и застыло, так и не отпустив. Ромке снова почудился полузабытый уже запах корицы.

 - Я зря наговорил тебе тогда все это. В общем, я был зол и… бл*ть… мы с Сашей поговорили недавно и выяснили всё.

 - Всё? – выдохнул Ромка, поднимая голову.

 - Всё. Он рассказал, что в тот вечер отвел тебя домой и оставил. Не понимаю, почему меня тогда все это так выбесило….

 - Не понимаете? – Ромка приблизился почти вплотную, задержал дыхание. Чудовище опустило руки на его талию – и в Ромкиной груди зажглось что-то большое, теплое, начало расползаться по венам, скользнуло к низу живота, заставило прикусить губу и податься вперед. Сознание подернулось дымкой нереальности. Тусклый свет создавал иллюзию сна – и Ромка решился потянуться губами к чужим губам. Ему ответили – не сразу, скованно, со страхом. Смолин застонал, обнял чудовище руками за шею, вжался пахом – и почувствовал ответное желание. Поцелуй стал глубоким, превратился в борьбу – и Ромка уступил, позволил чужому языку скользить по кромке своих зубов, по деснам, позволил покусывать свои губы. Задыхаясь, он откинул голову, подставляя шею. Выгнулся, зажал рот ладонью, чтобы не дать вырваться еще одному стону. Чувствовал, как скользит по впадинке между ключицами кончик языка, как зубы прикусывают горячую, раскаленную кожу, как чужие  пальцы забираются под край рубашки – и гладят поясницу, пытаются забраться выше, пройтись по позвонкам.

 - Не здесь, - горячий шепот в ухо. – Куда-нибудь…

Ромка ответил невидящим взглядом, оглянулся, отступил, еле справившись с желанием, облизал малиновые губы. И заметил, как Романов тут же отреагировал, изменился в лице, стал похожим на хищника. Ромка прислонился к ледяной стене, остужая кожу, и  кивнул на лестницу:

 - Идем. Там.

Романов дернул его за руку, потянул за собой. Вверх по ступеням, оступаясь, оборачиваясь, снова и снова встречаясь губами – слишком долго, слишком тяжело контролировать желание.

 - Сюда, - Ромка с трудом освободился из кольца рук, нашарил в кармане ключ и дрожащими пальцами вставил его в замочную скважину.

 - Что это? – шепотом прямо на ухо, отчего по коже побежали мурашки, а волоски встали дыбом.

 - Библиотека. Здесь, - вдох-выдох. – Никого не бывает… в такое время.

 - Запереть дверь не забудь…

Ромка плывет в каком-то полусне, откидывается на стол, ловит губами чужое дыхание, выгибается. Одежды уже нет, только кожа к коже. Мышцы сводит желанием и возбуждением, ногти впиваются в ладони. Он до крови прокусывает губу – и чувствует, как солёную капельку тут же слизывают, от чего хочется завыть, крепче вцепиться в сильные плечи. Ромка раздвигает ноги, обнимает ими чудовище, подается бедрами наверх, не в силах контролировать себя. И сноваслышит ломкий, прерывающийся шепот.

 - Подожди, не так быстро… черт…

Теплое влажное прикосновение к животу – и ниже, к паху. Ромка снова выгибается на локтях и все-таки стонет, почти скулит, распахивает глаза – и ничего не видит вокруг. Все плывет разноцветным калейдоскопом. Пальцы скребут по столешнице, скользят по гладкому пластику – и Ромке кажется, что он падает куда-то. Или наоборот – взлетает.

Но чудовище вдруг отстраняется, подтягивает Смолина повыше и забирается сверху, между его раздвинутых бедер. Снова целует в губы, в шею, прикусывает ухо и снова что-то шепчет – Ромке не разобрать. Он лишь смотрит умоляюще, кусает губу, выгибается, тянет чудовище на себя – ближе, еще ближе.

 - Будет больно…

Ромка не слышит, не может разобрать слов,  но кивает головой. «Хочу, я хочу. Дай…»

И опять скулит, когда все-таки накатывает боль. Замешанная на наслаждении, на чувстве принадлежности и обладания боль, почти желанная. «Он – мой…»

Три… два… один… горлышко темной бутылки мелодично звякает о зеркало. Я чокаюсь со своим отражением. Вот в эту самую секунду  исполняется ровно год, 365 дней, как мы встретились. Но я найду букет ромашек на нашей кровати только завтра утром. Мое чудовище не знает, что я встретил его на сутки раньше, чем он меня. Пусть так и будет. Вы ведь не расскажете ему, нет?