Когда она вышла в морозную ночь, мужчина, рубивший дрова, на миг замер и сказал, не оборачиваясь:

— А вчера не пришла.

Девушка удивилась:

— Как ты узнал, что это я?

— Так по шагам, — он повернулся. — Ты ступаешь легко, как летишь.

Она улыбнулась.

— Получается поленницу складывать? — и окинула взглядом дело его рук.

Дровяник заметно подрос, но был по-прежнему неровный и нескладный.

— Получается, — ответил Лют, поднимая со снега нарубленные поленца. — Зря ты вчера побоялась прийти.

— Я не побоялась! — тут же обиделась Клёна.

— Да? — искренне удивился собеседник. — А что же не пришла?

Она растерялась. Что ему сказать? Захотела характер показать? Грустила? На весь мир обижалась?

— Я… не смогла.

— Жаль, — ответил он. — Вчера были такие звезды… Я хотел показать тебе лисицу. А сегодня, вон, облака опять.

— Какую лисицу? — не поняла Клёна, помогая ему собирать разлетевшиеся по всему двору поленья.

— Которая на небе. Ты ведь видела звезды?

Девушка укладывала дровяник, укрепляя по тем сторонам, где дрова были сложены неровно и криво.

— Видела. А причем тут лисица?

Он усмехнулся:

— Завтра придёшь — покажу. Завтра будет ясная ночь. Или опять испугаешься?

Девушка заносчиво вздернула подбородок:

— Чего это мне бояться?

Лют пожал плечами:

— Вот и я думаю — чего? А ты боишься. Или, погоди… — он на миг застыл, а потом расплылся в улыбке. — Да ты не меня боишься. Ты темноты боишься, верно?

И рассмеялся. А Клёна покраснела, словно её уличили в каком-то непотребстве.

— Все темноты боятся! — рассердилась она. — И нет в этом ничего смешного.

— Да как же, — он забрал у неё тяжёлую охапку поленьев. — Очень смешно. Ты ведь в Цитадели.

Она поджала губы:

— Зря я пришла.

Лют удивился:

— Я тебя опять обидел? Извини.

Он сказал это так легко и искренне, что досада слетела с Клёны, словно ветром её унесло. И то верно, что на него сердиться? Ведь прав.

— Почему ты работаешь ночами? — спросила девушка, уводя разговор в другую сторону.

— Днём народу много. А ночью тихо. Красиво. Ночью много интересного можно увидеть и услышать.

— Куда там… — уныло усмехнулась Клёна.

— Ты сегодня совсем грустная, — сказал Лют, усаживаясь на чурбак для колки дров. — Что случилось? Обидели?

Девушка вздохнула. И сказала правду. Лют не красовался, не пытался понравиться, говорил просто и искренне, не то что иные парни. И этим был неуловимо похож на Фебра.

— Не обидели. Мы нынче с подружками на суженого гадали. Нитки жгли и на тень глядели.

— Плохое привиделось? — с пониманием спросил собеседник.

Клёна кивнула, а он снова беспечно пожал плечами:

— Нашла из-за чего горевать, из-за сгоревших ниток.

— Там волчья морда была, — попыталась объяснить Клёна свой испуг: — Зубищи, как ножи, и щерилась страшно.

Лют покачал головой, словно сокрушаясь о том, какие все девки трусихи.

— Ну, если тебе волк не по сердцу, так и не ходи за него замуж, — просто заключил он. — Силком-то ведь никто не отдаст.

Отчего-то от этих его слов Клёне сделалось легче и спокойнее на душе. И, правда. Чего она так встревожилась? Вообще рядом с Лютом все становилось не таким страшным, как казалось. Будто тьма ночная отступала.

— А что ты всё лоб трёшь? — вдруг спросил мужчина. — Надысь тёрла. И ныне. Болит что ли?

Она кивнула:

— Болит… я головой ударилась сильно.

— Где же тебя так угораздило? Упала?

Девушка вздохнула:

— И упала, и ударили… Когда на деревню оборотни напали, на меня волк кинулся. Хорошо кобель наперерез ему метнулся, он и спас.

Мужчина смотрел внимательно, потом поднялся, похромал к куче чурбаков, взял один и сказал совсем пригорюнившейся Клёне:

— Поди, волку-то тому тоже досталось.

Об этом девушка не думала. А ведь, правда, оборотню, который на неё кинулся, могло перепасть от пса.

— Ступай, — негромко сказал Лют, заметив, как она, сама того не замечая, постукивает ногой об ногу, стоя в снегу. — У меня ещё работы много. А ты зябнешь. Нет, погоди. На вот.

И он нагнулся, пошарил возле поленницы, вытащил откуда-то охапку лучин:

— Держи. Я нарочно тебе наколол. А завтра приходи. Лисицу покажу.

Он не просил, не предлагал. Сказал и всё. Не было в голосе ни намека, ни обещания. Поэтому Клёна забрала лучины и ответила:

— Приду.

Бьерга крутила в руках погасшую трубку. Впервые в жизни острая на язык обережница не знала, что сказать. Радовало одно — вместе с ней не знали, что сказать и два других колдуна Цитадели: Лашта и Донатос. Сидели, глядели остановившимися взглядами в огонь, горящий в очаге, и молчали.

Тамир устроился в стороне от наставника и смотрел под ноги. Парня было жаль, потому что сейчас он более всего походил на виноватого первогодка, готовящегося отведать кнута. Бьерга в очередной раз удивилась, как удается Донатосу так пестовать своих подлетков, что они сперва ненавидят его люто, а потом, как отца родного почитают. Вон, и Тамир не знает, куда спрятаться от стыда, что доверил Главе то, чего не доверил креффу.

Клесх ходил по покою туда-сюда, угрюмо хмурясь. Нэд сидел за столом, постукивая пальцами по скобленым доскам, мрачный, как туча.

Да уж. Молодой Глава задал задачу. Огорошил.

— Ну, что молчите? — спросил, наконец, смотритель Цитадели. — Я не колдун. Мне предложить нечего. Жду, когда вы слово молвите. А уж чуть не треть оборота тишина. Донатос?

Наузник очнулся от размышлений, прожёг взглядом сидящего напротив выуча и ответил:

— Что сказать-то? Вот что? Любую навь упокоить надобно. Это тебе всяк подтвердит, не только я. Но как упокоить того, чьих костей по всей округе не собрать, а? Я не чудодей, чего ты ждешь?

Клесх нахмурился:

— Я жду решения. Или ты не понял, что у нас с одной стороны обережник, который Ходящих породил, навью бесприютной по болотам бродит. С другой — Серый с бешеной Стаей. А посеред ещё один мужик мается, тоже Осенённый, тоже неупокоенный. Что делать с Серым я знаю. Убить и шкуру содрать, чтобы на ворота Цитадели прибить заместо украшения. А вот, что делать с двумя другими я хочу услышать от вас. И услышу. Бьерга, может, хоть ты слово обронишь?

Колдунья задумчиво потерла переносицу:

— Донатос прав. Нам не приходилось иметь дела с такой древней навью. Как её упокаивать — одни Хранители ведают. А самое главное, где искать-то? Ну, положим, Тамир этого… как его… Волынца на Встрешниковых Хлябях видел. Так ведь и видел недолго, тот исчез и ищи свищи. Как его выманивать — не знаю. Ну, со вторым хоть что-то ясно — он, видать, на Ходящих тянется.

Лашта от этих слов оживился, вскинул голову:

— А ведь верно! Тамир первый раз его видел, когда девочку с собачкой встретил, а второй, когда оборотней в Невежи Лесана побила.

Донатос в ответ только покачал головой и спросил с привычной едкостью в голосе:

— Одному мне тут диковинным кажется, что выуч мой навь видит и говорить с ней умеет?

Обережники переглянулись:

— Не одному, — ответил за всех Нэд.

— Так, может, они и не на оборотней или там ещё что-то идут, а на моего дуболома?

Тамир хмуро поглядел на наставника, но промолчал.

— Думаешь, на парня выманить удастся? — с сомнением спросил Нэд.

— Не к спеху нам их выманивать, — сказал Клесх. — Сейчас от Серого вреда куда больше, чем от нави. Но и забывать о них — не дело. Две души Осенённые маются. Решать надо. Сегодня. Сейчас. Ну?

Колдуны опять переглянулись, ответил за всех Лашта:

— Глава, как быть и без того ясно. Мы же сказали — упокоить обоих. От смерти их беда на десятки поколений обрушилась. Да только неведомо никому — как это делать. Сколько крови пролить? Какой наговор твердить? А самое главное — к чему души привязать, коли останков нет?

— А если к человеку? — негромко спросил со своего места Тамир. — Если к человеку живому привязать, тогда как?