К тому времени, когда Флобер появился на свет, Руан уже был довольно крупным городом. История наложила на него свою неизгладимую печать в виде построенных во времена Средневековья или в эпоху Возрождения фахверковых домов. В пятистах метрах от городской больницы располагалась площадь, где приняла смерть Жанна д’Арк[4]. В речной порт заходили торговые суда. В начале XIX века в городе активно развивалась промышленность, в частности прядильная мануфактура, за что Руан получил название «французского Манчестера». Город буржуа и рабочих, культурных ценностей и промышленного производства. Первые впечатления юного Флобера были связаны с трудовой атмосферой этого города, которая настраивала на созидание и служение на благо общества.

Целеустремленный и смышленый брат писателя Ашиль, который был старше Гюстава на восемь лет, отвечал всем возлагавшимся на него семейным надеждам. И потому Гюстава до поры до времени родители оставили в относительном покое. К тому же он, кажется, не обладал таким же крепким здоровьем, как Ашиль. Он, подобно младшей сестре Каролине, был предметом неустанных тревог и забот матери, потерявшей к тому времени троих малолетних детей. Гюстав не замедлил воспользоваться ситуацией. К тому же его интеллектуальные способности в глазах родителей оставляли желать лучшего. Мать видела в нем спокойного увальня, который был способен часами напролет с самым «глупым»[5] видом в задумчивости сосать палец. Так в семье родилась легенда об «идиоте семьи». В детстве Гюстав не проявлял большой тяги к знаниям. С горем пополам научившись читать, он замкнулся в себе. Родителям не удавалось вытянуть из него и слова, словно он затаил обиду на то, что отец разочаровался в его способностях. Гюстав часто забегал в гости к соседу, папаше Миньо, который проникся к нему симпатией и читал ему «Дон Кихота»[6], оставшегося на всю жизнь любимой книгой Гюстава. В 1850 году он писал матери: «Первые впечатления навсегда остаются в памяти. Стоит мне немного задуматься, как картины детства встают передо мной, словно я видел их вчера. И вновь я вижу перед собой папашу Ланглуа, папашу Миньо, который читает мне „Дон Кихота“. Я вспоминаю свои детские шалости в саду по соседству с окном больничного морга»[7].

Папаша Миньо был дедом Эрнеста Шевалье, лучшего друга детства Гюстава. Много лет спустя, в 1905 году, Каролина, племянница Гюстава, рассказала о том, как ее дядя «вприпрыжку перебегал на другую сторону улицы, чтобы поскорее забраться на колени к папаше Миньо. И вовсе не потому, чтобы получить какую-то сладость, а чтобы послушать его рассказы… Больше всего он любил „Дон Кихота“. Не желая усаживаться за букварь, он приводил веский, по его мнению, аргумент: „Зачем учиться читать, если папаша Миньо делает это за меня“»[8]. Так родилось заведомо ложное представление о том, что Флобер отставал в развитии от других детей и даже в девятилетием возрасте до самого поступления в лицей не умел читать. К десяти годам он кое-как освоил грамоту, однако это обстоятельство нисколько не помешало ему заявить о своем литературном призвании.

1 января 1831 года Гюстав пишет Эрнесту Шевалье: «Ты прав, когда говоришь, что праздник Нового года — глупый день… Если хочешь переписываться со мной, то я буду сочинять всякие истории, а ты — рассказывать о том, что видел во сне. Как одна дама, которая только и делает, что болтает о своих глупых снах, когда приходит на прием к отцу, о чем я тебе еще напишу».

Здесь дело не только в переписке и пересказе «глупостей». К этому времени у Гюстава появились так называемые «неврозы», однако их не следует путать с физическими недостатками и тем более с умственной отсталостью. Истина заключается в том, что юный Гюстав давно и успешно освоил грамоту, умел читать и писать и уже вынашивал творческие замыслы. Месяц спустя — ему еще не исполнилось и девяти лет! — он обратился в письме все к тому же Эрнесту и предложил «объединить усилия для написания „историй“[9] под названием „Прекрасная андалузка“, „Бал-маскарад“, „Мавританка“». В то же время он сочиняет «Похвальную оду Корнелю», новеллу «Людовик XIII» и пишет очерк о запоре, вызванном «сжиманием калового отверстия»[10]. Как он сам однажды признался, уже тогда в нем уживались «два совершенно разных человека»[11]. Один пребывал во власти высоких идей и благородных помыслов, а другой был наделен чувством юмора на грани скабрезности. Возможно, что в том юном возрасте его охватила жажда творчества. Первые шаги юного Гюстава на литературном поприще были связаны с театром: он пишет «исторические» скетчи, которые разыгрывает дома в бильярдной, придвинув к стене бильярдный стол с помощью своего друга Эрнеста и семилетней сестры Каролины. Друг выполняет обязанности машиниста сцены, а сестра — костюмера-декоратора.

Примерно в те же годы на Гюстава производит неизгладимое впечатление спектакль кукольного театра: представление о святом Антонии, пребывающем во власти видений, навеянных дьяволом. Известно, что эта тема будет волновать его воображение всю оставшуюся жизнь. На этот сюжет он сочинит три разных произведения…

В детстве Гюстав был прелестным ребенком. Когда же он вырос, то сохранил приятную внешность до той поры, пока излишняя полнота и ранняя лысина не начали прибавлять ему возраста. Однако в юношестве он был необычайно хорош собой. Вот что 4 октября 1846 года он написал Луизе Коле: «Видели бы вы меня лет десять назад! У меня были тонкие черты лица, о чем теперь приходится только с сожалением вспоминать. Мой нос не был таким мясистым, как сейчас, а лоб был совсем лишен морщин. <…> Можете ли вы себе представить, что, когда я был ребенком, знатные дамы приказывали кучеру остановить карету, чтобы взять меня на руки и поцеловать? Однажды герцогиня де Берри, находившаяся проездом в Руане, совершала прогулку по набережной. Она увидела меня в толпе, когда отец приподнял меня над головой, чтобы я мог лучше рассмотреть проезжавший мимо кортеж. Она приказала остановить карету, чтобы лучше рассмотреть меня и поцеловать».

И вот осенью 1832 года этот прелестный ребенок поступил в восьмой класс Королевского коллежа[12] Руана. Вначале в качестве ученика, живущего дома, а затем в марте следующего года он был переведен на полный пансион, несмотря на то что коллеж располагался не так далеко от его родительского дома, всего в каких-то двух километрах…

В наши дни трудно себе представить, каким был коллеж, учрежденный Наполеоном. Это были одновременно учебное заведение, казарма и тюрьма. Ученики носили одинаковую форменную одежду, преподаватели — профессорские мантии. Дети писали диктанты на коленках, дрожа от холода в неотапливаемых классных комнатах. Но особенно мрачными были ночи. За мальчиками присматривал надзиратель. Он совершал свой ночной обход с фонарем в руках. Его шаги, раздававшиеся в зловещей тишине, наводили ужас. Вот что писал Гюстав несколько лет спустя в повести «Ноябрь», биографическом произведении, где он рассказывает о своих первых годах обучения: «Насколько мне было тоскливо и неуютно в этом унылом коллеже, настолько меня обуревали мечты о наполненной яркими событиями жизни. Я жаждал действий и приключений. Мне хотелось познать всё и сразу»[13].

В такие хмурые дни, когда всё или почти всё запрещено, с особой силой разыгрывается воображение, самые смелые мечты принимают характер навязчивой идеи. Они подкреплены «последней экспансией романтизма, наконец, дошедшего до нас»[14]. Как только заканчивались классные уроки, ученики спешили разойтись по спальным комнатам, где каждый предавался своим любимым занятиям: чтению книг, курению в туалете, мастурбации.