"А в дверь стучат, а в дверь стучат, пока не в эту дверь…"

Он сбросил пиджак на стул и спешно начал расстегивать рубашку.

— Звать‑то тебя как?

— Фрося…

— Бурлакова?

— У нас бурлаков нет… Шашонковы мы.

В дверь забарабанили так, что щеколда чуть не отскочила.

— Откройте, полиция! — раздался сиплый высокий голос.

— Сейчас! Я одеваюсь!

Виктор скинул носки и сунул ноги прямо в туфли, дернув за шнурки. Затем достал из кармана два презерватива, кинул один на комод, упаковку второго разорвал, распрямил изделие, и, послюнявив, кинул прямо на пол; выдернув ремень из пряжки, он поспешил к дверям, левой рукой пытаясь пристроить конец ремня обратно.

— Прошу прощения, я не один, я с дамой… — забормотал Виктор, пропуская в комнату мужика с буденновскими усами, в фуражке и мундире с двумя рядами начищенных медных пуговиц.

"Блин, вот что значит две полоски на погонах? Сержант полиции?"

— Унтер — офицер Клячкин, — отрекомендовался полицейский чин. — Вы у нас будете господин Еремин, проживающий по данному адресу?

— Еремин Виктор Сергеевич. Въехал только сегодня, извините за некоторый беспорядок. Если что до меня здесь случилось, никакого отношения не имею, и ни о чем не слышал.

— Этот господин, хозяйка? — Клячкин повернулся к Федоре Игнатьевне, выглядывающей в дверной проем меж двух рядовых; позади нее виднелся еще какой‑то мужик с длинными волосами и бородой и в фартуке, похоже, дворник.

— Он, он, звался Ереминым, и говорил, что с рекомендацией от господина Маха, музыканта, что на Ливенской сейчас живет.

— А скажите, господин Еремин, не забегала ли сейчас к вам девица лет около двадцати, среднего росту… вот в таком платье? — и он указал на скомканную одежду Фроси, лежащую на стуле.

— Девица? Как можно, мы же… я же не один… ты что‑нибудь расслышала? — и он повернулся к Фросе.

Та только помотала головой, выставив из‑под простыни одни глаза.

— Да не бойся ты, это же полиция. Ловят кого‑то, — продолжил Виктор, стараясь ногой запихнуть презерватив под кровать, что не осталось незамеченным.

— Это и есть ваша дама? — Клячкин кивнул в сторону кровати.

— Ну так… других, сами понимаете, нет.

— И платье ее?

— Ну не мое же. Чье же еще? — ответил Виктор, начиная немного наглеть.

Клячкин перевел глаза с презерватива на Фросю и обратно.

— Черт бы побрал этого Кудрова, — раздраженно произнес он. — Завалил дешевой мануфактурой, половина баб в одном и том же… Вынуждены сделать у вас обыск.

— Да пожалуйста, — Виктор открыл дверцу шкафа, выдвинул ящики комода и подоткнул простыню на кровати, чтобы было видно, что под кроватью никто не прячется, затем отдернул занавеску. — Признаюсь сразу, в печь пока не заглядывал, топить не собирался. Так что если прошлый жилец там чего оставил, лучше сразу посмотреть.

— Прошлый жилец не интересует, — просипел Клячкин. Он заглянул в пустой шкаф, взяв в руки керосиновую лампу, внимательно рассмотрел подоконник, не осталось ли следов, и вернул лампу на комод.

— Идем в следующую, — сказал он в сторону дверей. — Если ты, Ходунов, по пьяни не напутал, ей отсюда не деться. Разве что по воздуху улетит, — и он направился к выходу.

— Минуточку! — Виктор обратился в спину Клячкину. — Можно вас на пару слов между нами?

Клячкин прикрыл дверь и повернулся.

— Говорите.

— Просьба такая. Понимаете, дама не свободна, и можно, чтобы это все осталось между нами? — он порылся в кармане и вытащил наугад несколько бумажек.

Лицо Клячкина начало багроветь.

— Это что же, — произнес он возмущенным тоном, — вы мне взятку предлагаете?

— Что? А, да нет же, что вы, это уже вторая просьба. Понимаете, за свою не совсем безгрешную жизнь мне совестно перед богом, и я хотел бы как‑то это искупить, пожертвовать на это, как его, на ремонт храма. Но вот все так получается, что времени нет зайти. И видя вас, честного человека, мне пришло в голову попросить: будете в соборе, не могли бы передать пожертвование от моего имени.

— Так это — на храм?

— Да. Если не затруднит.

— Доверяете, значит?

— Ну, кому в наше время еще можно доверять, как не полиции?

— Хорошо… То, есть, конечно, не совсем хорошо, но, если есть чистосердечное раскаяние, то уже хорошо. — Он взял деньги и начал считать. — Расписку надо?

— Да вы что? Людям надо верить.

— Это оно когда как… Ну, не сумлевайтесь, передадим. Честь имею! — и, козырнув, вышел.

— Ну вот, — громко произнес Виктор, задвинув защелку, — заодно и душу облегчили… Продолжим грешить?

Фрося лежала, как каменная, судорожно вцепившись руками в край одеяла. Тогда Виктор задернул штору, сел на кровать, отвернул нижний край одеяла, и, крепко зажав под мышкой икру правой ноги, принялся щекотать ступню; Фрося громко взвизгнула и задергалась, пружины заскрипели.

— Ай! Не надо, я поняла… — и она завозилась на кровати, из ее полураскрытых губ вырвались ахи и стоны. — Миленький… миленький…

Вскоре брань Клячкина донеслась с улицы; видимо, он корил дворника. Голоса удалялись. Фрося затихла.

— Они ушли, — прошептала она одними губами.

— А если нет? — спросил Виктор. — У тебя здорово получается.

— Ушли, — убежденно повторила она, — я это чувствую, — и, накрывши лицо одеялом, она вновь беззвучно залилась слезами.

— Ну что же ты, глупая, — ласково, на всякий случай, достаточно громко промолвил Виктор, гладя девушку по чуть растрепанным волосам; чепчик сбился, а коса в поехавшем набок венчике так и осталась нерасплетенной. — Все ведь хорошо, правда?

— Да… Хорошо… Очень хорошо… Вы благородный человек.

— Первый и последний раз. Завязывай с политикой, пока по статье не загремела.

— А вы не боитесь полиции, — промолвила она, успокаиваясь. — Я сразу поняла. Я вас сегодня на улице видела, с музыкантом. Вы не такой, как другие господа.

— И решила, что отмажу? Меня вчера уже охранка раз замела. Подрывную деятельность шили.

— Правда? — восторженно выдохнула она. — И как же вы спаслись?