— Господа, я рад, что вот все так честно и напрямую… Но не рановато ли о Великой Отечественной?

— Отнюдь, отнюдь. У Германии нет другого выхода из нынешнего экономического и политического кризиса, кроме как начать войну еще до сентября. И если в восемьсот двенадцатом была Отечественная война, то нынешняя станет Великой Отечественной, ибо для победы потребуется напряжение всей нации. Вы согласны?

Электрический свет играл во вновь наполненной рюмке коньяка, табачный дым продолжал неспешно подыматься к вентиляционным решеткам в потолке вокруг люстры, в нестройном шуме зала тихо плакала скрипка. Виктор отрезал еще кусок шашлыка, и только тут обратил внимание, что ложки, вилки и ножи — это столовое серебро.

"Как же им объяснить‑то?"

— Следующая война… Она станет самой большой трагедией в истории России, и хотелось бы, чтобы последней трагедией. При неблагоприятном ее ходе погибнут десять миллионов человек, а учитывая последствия — голод, эпидемии, разруху, — может быть, вдвое больше. Хотя я вижу, что Россия к ней готовится, может, это как‑то сократит число жертв. Не то, чтобы это вызывало страх — просто такое ощущение, когда видишь машину… машину, паровоз в смысле, поезд, и вот он несется к крушению и не знаешь, как его предотвратить. Извините, я наверное, слишком много выпил, мысли путаются.

— Ну, пожалуй, вы в этом зале один из самых здравомыслящих. Здесь никто, кроме нас с вами, что такое будущая война, толком не представляет — думают, так, мобилизация будет, с оркестром солдатиков проводят, сестры милосердия в халатах, сборы на помощь увечным… А будет кровь, смрад, пепелища, и смерть не будет щадить ни детей, ни стариков. Вы правы, Россия пройдет через полосу небывалой мерзости и небывалых жертв. Кровавых жертв. Но эта война принесет России и небывалый прогресс! Россия выйдет из Великой Отечественной победительницей и из страны с крестьянской сохой превратится в величайшую державу мира! Англия, Франция, Германия, Япония склонятся пред русским духом, который утвердится на океанах, в воздухе и даже в межпланетном пространстве. И вы на склоне лет сами увидите эту великую страну, которая станет мечтой для народов от Северного полюса до Южного. Не верите?

— Вы удивитесь, но верю. Не понимаю только, каким образом это произойдет.

— Потому что это Великая Отечественная война. Хотите сигарету?

— Спасибо, я не курю.

— Тогда я, если не возражаете…

Полковник не спеша достал серебряный портсигар, выбрал сигарету без фабричной марки. "Видимо, сам набивает", подумал Виктор. Огонек золоченой бензиновой зажигалки на миг воспламенил бумагу и тут же перешел в неторопливое тление табачных листьев. Полковник затянулся и медленно выпустил струю дыма в потолок.

Опять тянет время, подумал Виктор. Тянет время, и оба наблюдают за реакцией. Что‑то хотят узнать или проверить. Будем ждать. Пусть сами скажут.

— Война двенадцатого года, — продолжил полковник, — превратила тысячи крепостных холопов и лакеев в единое воинство, в служивых людей, уничтожила в них мелкое рабское нутро. Человека нельзя заставить жертвовать собой из страха перед барским гневом или из желания угодить. Тысячи людей стали понимать, что защитить себя, детей своих, жену, родителей от грабежа и глумления захватчиков можно только объединившись в великую народную армию, под командованием своих вождей, беспрекословно выполняя их приказы, преодолевая походные тяготы и лишения, если надо — идя на смерть. Новая война перекует миллионы. Появятся миллионы людей, готовых служить России верой и правдой, трудиться до седьмого пота ради его могущества и процветания, если надо — совершать подвиги ради него на поле боя, у станков, на полях и стройках. Вот их героический труд и выведет нашу страну из вековой нищеты и отсталости. Для них не будет господ и хозяев — будет Отечество, ради которого они живут, и которому служат до самой смерти. Руками этих людей на благо России будут проложены дороги и великие каналы, отстроены тысячи заводов и фабрик, новые города на Урале и в Сибири. Счастье будущих поколений окупит понесенные жертвы сторицей, и люди будут веками поклоняться могилам тех, кто отдал жизнь за это светлое будущее. Теперь вам понятно?

— Да. Вы… вы просто не подозреваете, как близки к истине. Все это будет, и поколение, прошедшее через войну, и трудовой подвиг, и великая страна будет, да, вы просто гениально это все описали, только…

— Только что?

— Ну неужели нельзя, ну, не знаю, мирным путем как‑то? Великая Отечественная — это великая история… ну неужели нельзя без гибели миллионов людей? Это же не патроны, не горючее, это люди, каждый человек — это целый мир, ну неужели по — другому нельзя?

— А говорите — не доросли до понимания Достоевского. Можете предложить лучший вариант?

— Ну, так с ходу… Подумать надо.

— Виктор Сергеевич, добрая вы душа. Правы вы, совершенно правы. Только ведь война все равно будет и будет страшной и кровавой. Не мы ее начнем. Начнут ее колониальные державы, тесно им на одном земном шаре. И единственное, что мы с вами можем — это воспользоваться положением, чтобы искупить перед будущими поколениями грядущие неисчислимые жертвы и страдания.

— В смысле — воспользоваться?

(О боже, опять ляпнул современный оборот, подумал Виктор, надо чем‑то забить, чтобы не запомнили.)

— Я ведь вот о чем. После войны двенадцатого года было это, восстание декабристов, крестьянские волнения. И чем кончилось? Ничем, повесили их. Вон, был как‑то в Петропавловке, там Алексеевский равелин.

— В Петропавловской крепости бывали? — негромко, без нажима вдруг спросил молчавший до этого Брусникин.

— Было в Петропавловке, — поспешно поправился Виктор, чувствуя подвох. — Декабристов там держали, казнь. На Пушкина произвело большое потрясение.

— Ваши опасения, Виктор Сергеевич, понятны и естественны, — возразил Добруйский. — Декабристы были обречены. Они хотели дать народу свободы и конституции. А народ хотел порядка. Чтобы подчиняться не барской прихоти, а единому уставу. Дворяне хотели мудрой власти, купцы хотели на место дворян, а мужик хотел всеобщего равенства, и оно достигается, когда все люди казенные.

"Царские офицеры хотят военный коммунизм? А почему нет? Это же идеал Угрюм — Бурчеева. И вообще, кто сказал, что это военный коммунизм придумали большевики, а не офицеры на их стороне? Сначала к Временному, потом Керенский продулся — и к Ленину, свои планы реализовывать. Так, а первую мировую Россия вообще‑то продула."

— А сейчас они захотят этого порядка? Господа, ведь тогда другая Россия была. Патриотизм был. А сейчас в России торгашество, каждый сам за себя. Пойдет крестьянин на фронт, а в тылу кто‑то будет вот так же по ресторанам кутить, а дома поле не сеяно, детишки с голоду пухнут. Так и начнут брататься с неприятелем — вон те же чехи, тоже — "на войну мы не пойдем, на нее мы…", а то и, не дай бог, против власти штыки повернут.

В воздухе опять повисла пауза. Полковник откинулся на спинку стула и сделал еще одну неспешную затяжку; по его позе можно было подумать, что он вслушивается в слова звучавшего в зале протяжного таборного романса. Он явно пережевывал информацию, чтобы принять какое‑то решение.