Ехали они туда и представляли: все мужички сидят сейчас по избам или на своих огородах копаются. Кулаки заступили им дорогу в поле, с ума-разума сбивают. И уже рисовали в воображении, как будут докапываться до зачинщиков саботажа, как поднимут мужиков на ударный сев — день и ночь будут они у них сеять.

Однако в деревне никого не обнаружили, кроме малых ребятишек да стариков,— ни в избах, ни на огородах. «В поле»,— сказывали все. Сговорились, что ли? Зашли в сельсовет — никого. В правлении колхоза — ни души. Ладно, в поле поехали, в ту сторону, куда ребятишки указали: им больше веры, чем старикам.

— Ага, вон они, что-то и правда в поле делают. Может, сеют все же? — Присмотрелись: нет, не сеют, боронят.

Колхозники тоже завидели их. Завидели и встревожились: не приключилось ли чего?

Вышел к дороге гостей встретить Иван Никоновнч Коротовских, избранный колхозниками председателем. Он, недавно вернувшись с военной службы, и сегодня еще ходил в красноармейской гимнастерке, а если бы не теплынь, если бы чуть прохладой дохнуло, то и шинель непременно была бы на нем, а на голове буденовка со звездой — и то и другое лежало где-то под кустом. Всем своим видом, лихим и бравым, он как бы говорил: «Мы начали важное дело, нам и увенчать его победой». Победа виделась близко, ожидалась с первой же жатвой.

Но разговор председателя с милиционерами что-то явно затягивался и становился все громче: спорили о чем-то. Потом увидели колхозники, как Ивана словно бы в сторонку отставили, а на разговор позвали тех, кто ближе к ним работал. Если уж так, то всем пора пошабашить, все равно обед скоро.

Сошлись к котлу, у которого бабы кашеварили. Тут телеги стояли, сбруя лежала — так что есть, где присесть.

Однако супится, молчит председатель, будто слова его лишили, а лишить его слова, мужики хорошо это знали, еще никому не удавалось. Худо, значит, дело.

Тут и милиционеры к табору подошли и давай строжиться: почему да отчего? В других деревнях, в таких-то и таких, уже успешно отсеялись, а вы что ж удумали? На саботаж шагнули в связи с сопротивлением классового врага?

Говорят, а сами на Терентия Мальцева исподлобья поглядывают, будто дюже интересно им знать, что он там в телеге ищет, зачем в сумку полез.

Зашумели, засмеялись колхозники:

— Мы-то думали, случилось что. А раз не случилось, то и беспокоиться нечего, товарищи милиционеры, поезжайте делать свое дело, а мы свое знаем, отсеемся к сроку.

— Какой же срок, если другие отсеялись? — не отступали приезжие.

— А у нас свой срок, в этом деле нам другие не указ.

Тут все были хозяева, знавшие, что и как надо делать, чтобы с урожаем осенью быть. Не смутить их, не сбить с толку. И полевод Мальцев, достававший из сумки план агротехнических работ, был благодарен им за это упорство, за то, что не отступились. Не он оправдывался, а они объясняли уполномоченным, почему это делается так, а не эдак. И про влагу объяснили, и про сорняки, и что поздние посевы лучше переносят сухое лето. Он был благодарен им за крепкую эту поддержку и за понимание. Нет, не зря отдавал столько времени занятиям в кружке.

Милиционеры, выслушав лекцию по агротехнике, в план заглянули, по полю походили, земельку в охотку поборонили, а когда поборонили, то поняли, согласились, что резон тут есть, что урожай при такой подготовке будет, пожалуй, получше. Уехали.

Босиком, с сумкой через плечо, в которой рядом с планом посевных площадей лежала книга по агрономии и тут же — в тряпицу завернутая горбушка хлеба да бутылка молока, бегал по полям Терентий Мальцев, поспевая всюду: где пашут, где боронят, а где уже и сеют — везде надо поспеть. Председатель велел лошадь ему оседлать, но он отказался:

— Что я буду, как барин...

Чаще всего — по нескольку раз на дню — он наведывался на опытное поле, под которое общим решением отвели его бывший собственный надел: там земля получше ухожена и от сорняков очищена.

— А нужно ли? — усомнились было члены правления, когда Терентий сказал, что в плане посевных площадей надо выделить участок для опытов.

— Да как же не нужно? — удивился такому вопросу Мальцев. В таком большом хозяйстве не иметь опытного поля, если даже на единоличном наделе он выкраивал место для опытов!

— На нем мы будем проверять и размножать новые сорта, испытывать разные приемы агротехники, проверять опыт, который почерпнем у других. А если будем ждать, когда другие все сделают и нас научат, то нескоро мы дойдем до зажиточной жизни...

И убедил. Здесь, на опытном поле, он и высеял все шестнадцать пудов сортовой пшенички, которую размножил в единоличном своем хозяйстве. И вот теперь она уже заняла полтора гектара.

Здесь он будет ставить опыты с разными сроками сева и искать объяснения полученным результатам.

Правда, на собраниях снова и снова заговаривали о том, что полевод своими затеями только загружает колхоз добавочной работой, зря расходует трудодни. Мальцев хоть и кипятился, но понимал: он делом должен доказать, что траты эти не напрасны убедить колхозников урожаем. А колхозники в ту пору еще не научились перекладывать  всю заботу о хозяйстве на председателя и на правление, не только не молчали, но и шумели, когда видели: в общем хозяйстве что-то делается не так, что-то можно сделать иначе, с большей пользой.

Мальцев ждал жатвы: только она подтвердит или опровергнет все его действия. И первая же жатва выдвинула колхоз «Заветы Ленина» в одно из лучших хозяйств округа. Собрали стопудовый урожай пшеницы с гектара! В два раза больше, чем другие колхозы. Никогда еще не бывали и мальцевские крестьяне с таким хлебом. Даже старики не припоминали такого умолота. Бывало, конечно, что на отдельных полосках намолачивали и поболее, но чтобы на круг столько, чтобы все полоски так уродили,— нет, не было такого.

Колхозники получили на трудодни столько зерна, что многим хватит его не на один год. По пятьсот — шестьсот пудов получали.

На районной выставке «Заветам Ленина» присудили первую премию, подарили племенного быка и породистого жеребца.

Терентия Мальцева отличили особо — вручили путевку на Омскую опытную сельскохозяйственную станцию: поезжай, посмотри, поучись, может, что еще позаимствуешь.

Он, конечно, поедет, но сейчас надо поразузнать, почему колхозники соседних сел в два раза меньше намолотили. Неужели потому, что рано посеяли?

— Сеяли-то мы рано,— признался ему один собеседник,— а вышло, что поздно.

— Как так?

— А так. Пересевали многие поля — окаянный овсюг все ранние посевы задушил.

Жена, поругивавшая когда-то Терентия за невнимание к собственной выгоде, в чем и сам он признавался («Никто в деревне Мальцево не растил хлеб лучше меня, и никто не выручал за него меньше меня...»), теперь вспоминала о той поре не без сожаления. Пусть не было никакого дохода от его стараний, но дома чаще видела мужа. А теперь и возвращался затемно и уходил чуть свет, так что и дом, и дети, и подворье с коровой и птицей, и огород — все было на ней и детях. А на нем — колхозное поле и все заботы об урожае.

Лелеял он тайную мечту — самому научиться сорта новые выводить! Запала она ему, когда в каком-то журнале прочитал статью о научной и практической работе двух самородков — исследователей природы: американца Лютера Бербанка и соотечественника Ивана Владимировича Мичурина. О Мичурине он слышал и раньше, но слух этот не тревожил его воображение. А тут, прочитав, размечтался: вот бы с кем встретиться, поговорить! Нет, даже не поговорить,— станет ли знаменитый на всю страну человек беседовать с ним, полеводом колхозным,— только повстречаться, повидать.

Высказал он однажды это желание председателю: мол, вот управимся с весенне-полевыми работами, буду просить колхозников, чтобы разрешили к Мичурину съездить, очень уж дело он интересное затеял.

— А что ж, отсеемся — и поезжай,— ответил председатель. Как показалось Мальцеву, ответил шутки ради. Ну, в самом деле, что он поедет к человеку, который не хлеб растит, а сады? Не пустят колхозники и будут нравы, нечего зря деньги тратить, от работы отрываться. Так что желание это казалось ему из тех мечтаний, которые живут в душе вовсе не для того, чтобы когда-нибудь сбыться. Просто греют они человека, на мысли настраивают, на дело побуждают.